Тихие сны

Из дневника следователя.

Не знаю, с какого теперь возраста разрешают детям говорить о любви. Наверное, с Джульеттиного. Тут уж ничего не попишешь — классика. Не знаю, будет ли моя Иринка Джульеттой, но Ромео у них уже есть — всё тот же Витя Суздаленков. Как выяснилось, он заявил, что век бы не мыл шеи, не будь в классе девчонок. Иринка заклеймила его педагогическим голосом:

— Он плохой мальчик.

— Потому что тебя щекочет? — вступился я за Витю, поскольку и сам бы, к примеру, не носил галстука, не будь на свете женщин.

— Наташа Кулибанова с ним даже не разговаривает.

— Почему?

— А Витька распускает слух, что он в неё влюблён.

— Что ж плохого в этом слухе? — видимо, непедагогично спрашиваю я.

— А он ещё распускает слух, что она жадная и заикается.

— Зачем же он это делает, если влюблён? — поддерживаю я разговор о любви под неодобрительные взгляды Лиды.

— А-а, чтобы другим мальчикам было неповадно…

Они взошли на пятый этаж, ибо корпуса были без лифтов. На лестничной площадке каждый сделал свою работу — Петельников заглянул в список, а Леденцов нажал кнопку. Дверь открылась сразу, будто имела разъёмный механизм, включаемый звонком…

На пороге стояла девушка. Года двадцать три — двадцать четыре. Светлые прямые и короткие волосы. Джинсовый брючный костюм. Запах пряных духов — мебелью не мебелью, но корой пахло. Девушка улыбалась, но её улыбка, видимо приготовленная не для них, усыхала под чужими взглядами.

— Вам кого?

— Вас, — улыбнулся Леденцов.

— Меня?

— Вы Лена Ямпольская? — спросил Петельников, доставая удостоверение.

Она заглянула в него осторожно, уже отступая в квартиру.

— Входите… А что случилось? С Виктором?

— Нет-нет, — заверил Петельников, оглядывая переднюю.

Однокомнатная квартира. Пока никаких признаков ребёнка. Ни крика, ни детской одежды, ни игрушки. А в комнате?

— Нужно с вами поговорить, — сказал Петельников, ведя её взглядом внутрь квартиры.

— И кое что записать, — добавил Леденцов, намекая, что в передней им оставаться никак нельзя.

— Проходите, — замявшись, согласилась она.

Голубой полумрак остановил их у порога. Стены большой комнаты неясно проступали книжными корешками, полированным выступом, блеснувшей вазой… Посреди, в просветлённом пространстве, высился круглый стол с двумя примкнутыми креслами — шампанское, цветы, фрукты… Рядом другой столик с проигрывателем и с уже поставленным диском.

— Кажется, мы не вовремя, — решил Петельников.

— Ничего, вот сюда, пожалуйста…

Она показала им на диван и включила люстру, развеяв загадочный голубой воздух.

— День рождения, да? — спросил Леденцов.

— Нет.

— Ну, не у вас, у ребёнка?

— У меня нет детей, — рассмеялась она. — Я и не замужем.

— Будете, — убеждённо заверил Леденцов.

— Конечно, буду, — и она непроизвольно оглядела стол, наверное, уже в который раз.

— Виктора ждёте?

— Жду.

— Ревнивый?

— Пожалуй… Он хоть и русский, но родился в Сухуми.

— Тогда мы пойдём, — вмешался в их разговор Петельников.

Они поднялись с дивана и вышли в переднюю.

— Вы же хотели что-то узнать? — удивилась она.

— А мы узнали, — сказал Петельников с той своей улыбкой, от которой большинство девушек становились несердитыми и красивыми.

— Что узнали?

— Узнали, что вы счастливый человек и милиции делать тут нечего. Наше место среди несчастных. До свидания.

На улице потемнело. Засветились окна, уже по-осеннему, ярко и уютно. Земля, ещё согретая горячим дневным солнцем, запахла летней дождевой сыростью. И какие-то цветы, уже не флоксы, струили свой поздний запах по тёплой, неостывшей стене дома.

— У неё будут свои дети, — задумчиво сказал Петельников.

— А как вы узнали, товарищ капитан, что она счастливая? По шампанскому?

— Нет, по салату из помидоров.

— Ясно, товарищ капитан.

— Леденцов, давно хотел спросить, как ты достигаешь такого недосягаемо примитивного уровня? Я-то понимаю, что ты прикидываешься дурачком.

— Никак нет, товарищ капитан, не прикидываюсь.

— В одном фантастическом рассказе всеми любимому дебилу сделали операцию и он стал умницей. Его тут же все возненавидели и выгнали с работы. Так хочешь быть всеми любимым?