Тихие выселки

«Газик» бежал легко — проселок провял. Издали было видно, как каменщики вела кладку стен дома животноводов. Низовцев поругивал себя за то, что слишком долго считал дом второстепенной стройкой. Думал прямо проехать к каменщикам, но заметил у пруда черную «Волгу». Неподалеку от нее сидели трое: двое рядом — дед Макар и крупный мужчина, третий — поодаль, ближе к воде, он, видимо, от нечего делать кидал камешки, «Нашелся, пруд засоряет, не рыбаки ли городские приглядываются?» — с сердцем подумал Низовцев, и, как обычно, им моментально овладело нетерпение выяснить, что за люди; если рыбкой интересуются, то турнет их обязательно.

«Газик» оставил у сторожки, размашистым шагом направился к сидевшим. Его раздражала папироска в руках деда Макара, старик покуривал и, осклабясь, что-то ласково шебустел приезжему. Низовцев совсем обозлился, приготовился строго спросить: «Откуда будете, товарищи?», но вдруг переменился в лице, признав в крупном, осанистом мужчине Калягина, того самого Калязина, который в последнее время занимал его думы и которого, хоть убей, не мог вспомнить, как зовут, а сейчас само собой сорвалось с языка:

— Василь Григорьич?

Подавая руку, ждал, что человек скажет: «Вы ошибаетесь», но тот, как бы подтверждая, что он всамделишный Калязин, назвал Низовцева «Андреем Егоры-чем», хотя, впрочем, вряд ли помнил, как величают Низовцева, — знакомство-то было шапочное: слишком мало Калязин председательствовал в Нагорном.

— Ехал мимо, увидел дворы, не вытерпел — завернул, — сказал Калязин. Поднялся и стал выше Низовцева на полторы головы, ширина в плечах — выкроишь двоих Низовцевых. Откинул седую гриву назад. — Далеко отсюда был, но подмывало глянуть: боялся, что все травой заросло…

— У Зимина, вашего сменщика, заросло бы.

— Спасибо, вы поняли меня, идее не дали угаснуть: за ней будущее, понимаете, всюду будут строить комплексы… Место здесь превосходное — поля, луга, перелески, а болото… вижу, за болото взялись, у меня как раз на него расчет. Комплекс. Огромное молочное стадо. Горы корма. Где горы корма взять? Бывшее болото даст. Все точно поняли, Андрей Егорыч!

Внутри Низовцева как кто-то подначивал: «Вот он самый Калязин, который смутил тебя и которого ты ругаешь частенько; смутить смутил, а не сказал, как удержать здешних людей, скажи ему, что с людьми просчет вышел».

— Вы проездом?

— Проездом. Но дворы…

Сделали несколько шагов к пруду.

— Оно, конечно, проездом… посмотрел… проездом хорошо, — неопределенно сказал Низовцев и, замолчав, долго глядел на воду: похолодела вода — не светлая она, темная стала, как бы погустела. Калязин глянул сверху вниз.

— Что так, Андрей Егорыч, осень действует?

— Получается, Василь Григорьич, как в присказке: кулик нос вытащил, хвост увяз. Стройматериалы выбили, дворы построили, расчет имели на механизмы — нам кукиш показали: «Не ждите, нет их у нас». Вы случаем к машинам никакого отношения не имеете?

— Нет, не имею, а имел бы, наверно, тоже пока не дал.

— Почему нам такое наказание? — в душе Низовцева зашевелился джинн, зачесался прямо-таки, вот-вот выпрыгнет и накинется на Калязина. — На словах поддерживают, но из слов транспортер не соорудишь.

— Почему? Стройку Зимин забросил, ее из титульного списка вычеркнули: на ваши дворы механизмы никто не планировал. Получается, чтобы вам дать, надо отнимать у других. А в другом месте и председатель новенький, и с людьми туговато, ему транспортеры нужны позарез. Вы, Андрей Егорыч, стреляный волк, из любой воды сухим выйдете, новичок не выйдет.

Польстил Калязин Низовцеву. «Ишь, шельма, как подъехал: ты, Андрей Егорыч, выкрутишься! Нет, постой, я должен крутиться, нервы расходовать, а тому манна с небес».

Джинн все-таки высунул голову.

— Выходит, прав секретарь парткома Алтынов, вы, наверно, его не знаете, он при вас секретарил в другом хозяйстве, выходит, я поторопился со стройкой. Сначала бы в этот титульный список попал… лет через пять, то есть когда здесь ни одной живой души не осталось бы, фундаменты развалились бы, потом сидел бы сложа руки, ждал, когда кто-то построит комплекс. Так мне и надо, торопыге. Не жилось тихо-смирно, инициативу проявил, а она, инициатива-то, хлоп по затылку.

— Я понимаю вас, в другой бы раз вы радовались, что вам за короткий срок удалось так много сделать. Знаю, что людей не хватает. — Калязин взял Низовцева под руку. — Уехала в город доярка Антонова, Прасковья Васильевна, кажется, ее так зовут. Я в Малиновке, к моему стыду, не успел всех людей узнать, Антонову помню: занозистая бабенка, но работница со страстью, с рвением. Уехала комсорг. Может уехать молодая доярка, что недавно замуж вышла за электрика.

Низовцев был готов убить деда Макара. «Проклятый балясник, наболтал, ну, что за народ! Будто не видит, какие красавицы стоят». Андрей Егорович все-таки гордился дворами. Глубже упрятал джинна, притворно вздохнул:

— На будущий год, как вы говорите, стройку включат в титульный лист, комплексом нарекут. Дадут и стройматериалы, и механизмы, наверно. А людей никто не даст.

— Вы сами каким были, когда Кузьминский колхоз принимали?