Тихий американец

Я оставил Пайлу записку в посольстве с просьбой прийти, а потом зашел в «Континенталь» выпить. Обломки были убраны; пожарная команда полила площадь из шлангов. Мне тогда и в голову не приходило, какую важную роль будут играть в моей жизни каждая минута, каждое мое движение. Я даже подумывал, не провести ли мне в баре весь вечер, отказавшись от назначенного свидания. Потом я решил припугнуть Пайла, что ему грозит опасность, — какова бы ни была эта опасность, — и заставить его отказаться от своей деятельности; поэтому, допив пиво, я пошел домой, а дома стал надеяться, что Пайл не придет. Я попытался читать, но на полке не было ничего, что могло бы меня увлечь. Мне, наверно, следовало покурить, но некому было приготовить трубку. Я невольно прислушивался к звуку шагов и наконец их услышал. В дверь постучали. Я открыл, но это был Домингес.

— Что вам нужно, Домингес?

Он посмотрел на меня с удивлением.

— Мне? — Домингес взглянул на часы. — Я всегда прихожу в это время. Телеграммы готовы?

— Простите… совсем забыл. Нет.

— А репортаж о бомбах? Неужели вы ничего не хотите сообщить?

— Составьте телеграмму сами. Я там был и не знаю, что со мной случилось, я словно контужен. Мне трудно думать об этом телеграфным языком. — Я щелкнул комара, зудевшего у меня над ухом, и заметил, что Домингес вздрогнул. — Не волнуйтесь, я его не убил. — Домингес болезненно усмехнулся. Ему трудно было объяснить свое отвращение к убийству, — в конце концов, он ведь был христианин, один из тех, кто научился у Нерона превращать живых людей в свечки.

— Вам ничего не нужно? — спросил он. Он не пил, не ел мяса, не убивал. Я завидовал кротости его духа.

— Нет, Домингес. Дайте мне сегодня побыть одному. — Я следил из окна за тем, как он пересекает улицу Катина. У тротуара, как раз под моим окном, остановился велорикша; Домингес хотел его нанять, но рикша покачал головой. Он, видно, поджидал седока, который зашел в одну из лавок: на этом углу не было стоянки. Взглянув на часы, я с удивлением увидел, что прошло всего каких-нибудь десять минут, но когда Пайл постучал, я понял, что не слышал его шагов.

— Войдите. — Но, как всегда, первой вошла собака.

— Я обрадовался, получив вашу записку, Томас. Утром мне показалось, что вы на меня рассердились.

— Верно. Зрелище было не из приятных.

— Вы и так все знаете, мне нечего от вас скрывать. Я видел Тхе.

— Вы его видели? Разве он в Сайгоне? Приехал посмотреть, как сработала его бомба?

— Это строго между нами, Томас. Я говорил с ним очень сурово.

У него был вид капитана школьной команды, который узнал, что один из мальчишек нарушил правила игры. И все же я спросил его с некоторой надеждой:

— Вы с ним порвали?

— Я сказал, что если он еще раз позволит себе неуместную диверсию, мы с ним порвем.

— Значит, вы с ним еще не порвали? — Я нетерпеливо оттолкнул его собаку, которая обнюхивала мои щиколотки.

— Я не мог. Если думать о будущем, он — наша единственная надежда. Когда, с нашей помощью, он придет к власти, мы сможем на него опереться…

— Сколько людей должно умереть, прежде чем вы что-нибудь поймете?.. — Но я видел, что спор наш совершенно бесплоден.

— Что мы должны понять, Томас?

— В политике не бывает такой вещи, как благодарность.

— Они хотя бы не будут нас ненавидеть так, как французов.

— Вы в этом уверены? Иногда мы питаем нечто вроде любви к нашим врагам и ненавидим наших друзей.

— Вы рассуждаете, как типичный европеец, Томас, Эти люди совсем не так сложны.

— Ах, вот чему вы научились за эти несколько месяцев! Подождите, скоро вы будете звать их детьми.

— Ну да… в некотором роде.

— Покажите мне хоть одного ребенка, Пайл, в котором все было бы просто. Когда мы молоды, в нас целый лес всяких сложностей. Старея, мы становимся проще. — Но что толку было с ним разговаривать. И в моих, и в его доводах было что-то беспочвенное. Я раньше времени превращался в ходячую передовую статью. Встав с места, я подошел к книжной полке.

— Что вы ищете, Томас?

— Стихи, которые я очень любил. Вы сегодня можете со мной поужинать?

— С большим удовольствием, Томас. Я так рад, что вы больше на меня не сердитесь. Даже если вы и не во всем согласны со мной, мы ведь можем остаться друзьями?

— Не знаю. Вряд ли.

— В конце концов, Фуонг куда важнее всего этого.

— Неужели вы в самом деле так думаете?

— Господи, да она важнее всего на свете! Для меня. Да и для вас тоже, Томас.

— Для меня уже нет.

— Сегодня мы были ужасно огорчены, Томас, но, поверьте, через неделю все будет забыто. К тому же, мы позаботимся о родственниках пострадавших.

— Кто это «мы»?

— Мы запросили по телеграфу Вашингтон. Нам разрешат использовать часть наших фондов.

Я прервал его:

— Как насчет «Вье мулен»? Между девятью и половиной десятого?

— Где вам будет угодно, Томас. — Я подошел к окну. Солнце зашло за крыши. Велорикша все еще поджидал своего седока. Я поглядел на него сверху, и он поднял лицо. — Вы кого-нибудь ждете, Томас?

— Нет. Вот как раз то место, которое я искал. — Для отвода глаз я стал читать, подставляя книгу под угасающие лучи солнца:

Зевак задевая, по городу мчу, На все и на вся наплевать я хочу.