Тихий дом (СИ)

В нашем храме все чаще стали появляться дети, которых психологи определяют как "гиперподвижные". Они на протяжении службы переходят с места на место, бегают, громко разговаривают, толкаются. Иногда родители выводят их наружу, а иногда настоятели из тех, кто отличаются суровостью к прихожанам, сами требуют вывести малолетних проказников. Ну, эти-то ладно... С такими примиряют слова из "Отечника", сказанные отшельником, подвизающимся невдалеке от поселка. Старца как-то навестил знакомый монах. Во время их встречи за окнами келии кричали во всю горло дети, они отчаянно сквернословили, дрались. Гость спросил старца, почему он терпит это беснование. На что отшельник сказал: если я не смогу претерпеть это малое искушение, то каково будет мне переносить муки адского огня, которых я заслужил по грехам своим. Вспоминая слова отшельника, с грехом и страстями пополам, учишься терпеть вопли и беготню шалунов.

Но этот мальчуган... Когда ловлю на себе его вовсе недетский взгляд, по моей спине от затылка до кобчика проносятся волны колючих мурашек. Глаза у ребенка черные, как бездна, причем не только зрачок но и вся радужная оболочка. Но самое неприятное - тот холодный сарказм, которым обычно отличаются отпетые подлецы или, скажем, актеры, играющие серийных убийц. Вспоминаются глаза Джека Николсона в фильмах "Волк" и "Иствикские ведьмы" или Майкла С. Холла в "Декстере", но эти хоть взрослые, и получают за мрачные роли очень большие деньги. Совсем другое дело мальчик лет десяти, регулярно посещающий церковные службы и допускаемый к причастию. Кстати, родители у него весьма благочестивы, во всяком случае, внешне, и ведут себя прилично. Только вот, как полоснут меня эти черные глаза - будто казацкой шашкой наотмашь по лицу.

Однажды на исповеди мне пришлось рассказать о своих впечатлениях по поводу этого недетского взгляда. Батюшка только глубоко вздохнул и почему-то шепотом сказал: "Да, болезный отрок, что тут поделаешь. Если его из храма выгнать, так он не только глазами, но и весь почернеет. А ты вот что, как увидишь его, так помолись о его помиловании. В крещении назвали младенца Владимир, а при рождении ему дали имя Вил, прости Господи, паки и паки".

И вот после исповеди, причастия и отпуста, отрок Владимир приближается ко мне и, смачно жуя просфору, вонзает черный стальной клинок взора мне в лицо. По его лицу отличника престижной школы блуждает наглая усмешка. В глубине сердца вскипает Иисусова молитва с окончанием "...помилуй болящего Владимира" и окружает меня горящим обручем, только ни в поведении, ни в облике мальчика ничего не меняется. Он по-прежнему жует, держит меня будто на привязи на дистанции вытянутой руки, наконец, делает глоток, запивает "теплотой" из позолоченной чашечки, ставит ее на поднос выносного стола... Я стою как истукан и держу молитву.

Несколько секунд ожидания растягиваются наподобие резиновой петли из конструктора авиамодели из магазина "Юный техник". Вспомнился такой же "болящий" мальчуган, по кличке Шпиндель, который толкал старшеклассника, а когда тот насмешливо одергивал юного хулигана, тот предлагал пройти с ним за угол школы. Если старшеклассник соглашался и "проходил", на следующий день его обычно видели в черных очках, закрывающих синяк под глазом. Да, его там избивали взрослые драчуны, которым Шпиндель поставлял жертвы на убой. В ту минуту я вполне осознавал, что ничего хорошего от этого Вовы ждать мне не приходится, только по благословению священника молился и был уверен, что всё, что ни случится в дальнейшем, должно произойти по воле Божией, а потому был спокоен, как смертник перед расстрелом.

Итак, болящий мальчик Владимир, за помилование которого я усердно молился, улыбнулся мне и сказал: "Пожалуйста, помогите мне. Пойдемте за мной, я вам всё покажу!" И мы вышли из храма. Как же не помочь юному брату во Христе! По улице расходились улыбающиеся причастники, их вежливо пропускали автомобилисты на неуправляемом переходе, с высокого синего неба светило солнце и где-то в кустах пели невидимые птицы. А мальчик, не оглядываясь, видимо, уверенный в исполнении своего указания, чуть подпрыгивая от распирающей юношеской энергии, вёл меня на заклание, как послушного ягненка, а я шел и шел за ним, упрямо держа молитву между умом и сердцем.

За углом кирпичного забора я не увидел традиционную группу полупьяных хулиганов, я вообще никого не увидел. Пока оглядывался, даже мальчик исчез, зато на пустую скамейку у забора под липой упала косая черная тень. Я проследил от вершины тени к ее истоку и даже не удивился, обнаружив стоящего в трех метрах от меня моего закадычного черного человека. Он присел на скамейку, скользнул белым платком по деревяшкам, убедился в чистоте и откинулся на спинку. Жестом пригласил и меня сесть рядом, я продолжал стоять, рассматривая его сверху. Мой настырный преследователь как всегда был одет с иголочки во все черное и, если бы не холодный взгляд глаз цвета адской бездны, наверняка нашлось бы немало дам, согласившихся пойти за ним хоть на край света.