Тихий дом (СИ)

Помню это гадливейшее ощущение желчи во рту и рухнувшего в черную бездну сердца, детскую растерянность и тупую ноющую боль в груди, когда Вера объявила о своем предательстве. Она, обтянутая серебристым вечерним платьем, сверкая бриллиантовым колье, походкой сытой львицы вышла из сверкающего лимузина, где сидел ее мордастый избранник и нагло усмехался, наблюдая трагикомическую мизансцену. Вера подошла ко мне, непрестанно испепеляя ненавидящим взглядом красивых глаз, и с презрением объявила о разводе и новом своем браке. Тогда-то я и попросил ее больше не показываться мне на глаза, от греха подальше.

Что меня успокоило, что примирило с новым положением вещей - это разговор со священником. Он уже был осведомлен о моем падении с изгнанием из рая, да и таковые случаи в его пастырской практике случались сплошь и рядом, чуть не каждый день. Поэтому перво-наперво он исповедал меня. Услышав о сильнейшем желании отомстить, не удивился, а попросил лишь успокоиться и сказал: "А вот этого они от нас не дождутся!" Вышел я из храма спокойным, будто не я лишился всего, а кто-то другой в заграничном триллере, а у меня все в порядке. Спал ночью преотлично, а утром сложил самые необходимые вещи в сумку, вызвал такси, и, не оглядываясь, убыл домой. А сейчас почему-то с новой силой во мне вспыхнул гнев, который как известно "мудрому мужу правды Божией не соделывает". Что ж, пойдем по накатанной колее, направлюсь-ка я в дом Божий к представителю столь любезного мне монашества.

- Нет, что ты, брат возлюбленный, - сходу ответил не раздумывая игумен Паисий, - что же нам с тобой суды Божии пересуживать. Нет тебе дороги в семейное болото, не для тебя это. Твой путь - к престолу Божию. Так что развязывай последние узелки и готовься помаленьку к постригу и священству! ...А все эти мирские присоски - прочь.

Только монашеское "прочь" не получилось на этот раз и, видит Бог, нет в том моей вины. На той же скамейке, на которой вчера сидела моя непутевая жена, на сей раз ожидала меня Авдотья, она же Дуня, она же Дуся. Весьма кроткая и таинственная особа из моей деревенской жизни. Проживала она в старинной избе, построенной из лиственницы лет двести назад, стены дома имели пепельно-серый цвет с жемчужным отливом и находились в идеальном состоянии. Поначалу-то именно стены старинной избы привлекли мое внимание. Мне приходилось каждый день проезжать мимо этого хутора, и я даже притормаживал машину, чтобы еще раз полюбоваться изысканным цветом и высочайшим качеством дома. Но вот однажды во дворе мелькнуло девичье лицо, потом еще раз, уже с улыбкой, а потом я вдруг остановился и познакомился с хозяйкой дома. Трижды мы разговаривали через забор, а на четвертый раз Авдотья пустила меня во двор и напоила квасом на просторном крыльце. Тогда она и поведала о своей судьбинушке.

Родители ее уехали из Москвы в те времена, когда пересажали в тюрьму их друзей и соседей. Фактически они сбежали в глушь, чем и спасли себе жизнь. Здесь они жили тихо, работали на земле, отец иногда появлялся в бухгалтерии колхоза, отсталого и разворованного. Помогал главбуху вести отчетность, за что получал сущие гроши. В их доме не было ни электричества, ни газа, ни радио, ни телевидения. Жили они работой на земле, рыбалкой, охотой и тем, что собирали в лесу. Читали только классическую литературу, и на своем хуторе в три дома существовали как бы на краю света, ну, или в заповеднике. В такой вот "антисоциальной" среде и появилась на старости лет у них девочка Дуня. Говорила она как героини Льва Толстого, Достоевского и Чехова, о том же мечтала, и не было в её мечтах ничего от современной жизни. Родители умерли, осталась она одна, и в доме и на хуторе. Колхоз развалился, зато появился в жизни девушки сын старого друга её отца Стас, который по просьбе своего отца навещал Дуню вместе с женой Валюшкой, что для них было экзотическим отдыхом на природе в полном отрыве от цивилизации. Они-то, эти дачники, и стали источником дохода Авдотьи. Она носила одежду Вали, Стас потихоньку увозил из дому в город и продавал старинные картины, иконы, утварь, которые приносили немалый доход Стасу и даже кое-что перепадало Дуне, правда, она не совсем представляла себе, зачем ей вообще нужны деньги.