Тихий дом

Этой ночью Азим в магазине не появился, покупателей мало, и Лаптеву почти ничего не отвлекает от созерцания затянувшей ее мглы. На электронном экране кассового аппарата в гипнотическом танце кружат прямоугольники – заставка задремавшей системы Р-киппер. В верхнем углу экрана мигает двоеточие, слева от него часы «03», справа минуты «03». В последние дни Лаптева едва отличает сон от яви, и по ту и по другую сторону реальности она видит одно и то же – молочно-серый туман, поэтому просидеть за кассой целую ночь для нее почти то же, что провести ее на своей застывшей от сквозняков постели.

«Что было бы, если?..» – Роняет Лаптева в морок, когда прямоугольник на экране перед ней ударяется в левый нижний угол и уходит в диагональ, и тут же ощущает толчок. Мысли путаются, все они о Лизе. Теперь все время о Лизе. Только о ней.

Что было бы, если бы она родила Лизу позже? Не глупой, растерянной девчонкой, а зрелой женщиной, успевшей скинуть шелуху заблуждений о себе самой и о жизни в целом. Успевшей избавиться от страхов, от навязчивого эха материнских наказов?

Что было бы, если бы с самого первого дня, когда дочь ее появилась на свет, она ясно понимала, насколько хрупок, чувствителен мир ребенка? Насколько важны для Лизы каждое ее прикосновение, взгляд, улыбка, тот пример, который она являет собой?

Что было бы, если бы детство Лизы не было исковеркано отношениями Лаптевой с мужем и свекровью? Не было отравлено ядом скандалов, унижений, нелюбви? Зачем вообще она столько лет держалась за эти отношения? Затем, что мать наказала ей терпеть? Теперь человек, за которого она когда-то вышла замуж, для нее совсем чужой, лишний, и Лаптева хочет вычеркнуть его из жизни навсегда. Так стоили ли годы, проведенные с ним, такого конца?

Память как назло именно сейчас высвечивает эпизоды, будто кадры фильма в темном кинозале, о которых Лаптева даже не подозревала, не думала, что они сохранились в ее сознании. Но вот маленькая Лиза спрашивает: «Почему ты плачешь, мама?» Тогда, погруженная в свою обиду и бессильную ярость после очередной семейной ссоры, Лаптева не заметила страх и недетскую грусть в глазах дочери. Но каким-то непостижимым образом она может разглядеть их сейчас, на оттиске воспоминания. Разглядеть до последней мелочи. А тогда она лишь отвернулась, прикрыла лицо рукой, отгораживаясь: «Уйди, пожалуйста. Иди поиграй». И Лиза послушно отступила, неизвестно что унося в своей детской душе. А Лаптева осталась на месте, поглощенная думами о загубленной молодости, о горечи неоправдавшихся надежд, об истраченной красоте, об обиде, которую во что бы то ни стало надо перемолоть, чтобы снова попытаться отыграть все, что уже поставлено на кон. Тогда она, казалось, ничего не замечала, но что было бы, если?..

Что было бы, если бы она родила Лизу только ради того, чтобы ребенок ее появился на свет? Только ради этого. Лишь ради самой Лизы. Чтобы ее девочка с улыбкой щурилась на солнечный свет и васильки ее глаз расцветали под ним все ярче. Ради того, чтобы смех ее дополнял картину этого мира и сама Лиза, взрослея, стала гармоничной и цельной частью его, не растрескавшимся стеклышком, а радужным витражом. Что было бы? И Лаптева захлебывается в новой волне.

Что было бы, если бы она позволила Лизе завести щенка, когда той было семь лет? А если бы она не отругала ее, когда она поздно вернулась домой? А если бы она…

И вот уже волны пошли внахлест. Они топят Лаптеву, крутят, швыряют на каменистое дно. Что было бы тогда? Что было бы, если?.. Усилием воли она попытается сконцентрироваться, додумать мысль до конца – ухватить волну за пенный гребень, но та с утробным рокотом пятится назад, чтобы снова вырасти, встать на дыбы как разъяренный хищник и обрушить на Лаптеву всю свою мощь.

Обессилев, Лаптева навзничь уходит под соленую пену, медленно опускается ниже и ниже. Она наблюдает, как водяная толща над ней темнеет, поглощая последние разводы мутного света. А потом в наступившей абсолютной темноте Лаптева вдруг чувствует – ее замутненное сознание трескается как яичная скорлупа и из разломов вырывается наружу слепящий свет прозрения: Лиза была потеряна ею не сорок дней назад, а гораздо раньше. Шаг за шагом она отдалялась, уходила все дальше по узкому беспросветному тоннелю, в котором клубилась черная как сажа темнота нелюбви, и в конце концов вязкая непроглядная тьма поглотила ее.

Лаптева больше не хочет бороться, пусть океанское чрево поглотит ее, переварит, превратит в планктон и тысячи рыб растащат ее частицы в разные стороны – она больше не хочет быть.

«Ира… Ира …» – доносится до нее сквозь толщу воды то ли клич, то ли плачь. Чей это голос? Она не может расслышать. «Ира… Ира…» Может, это мать? Ее мать, которая то ли насмешливо, то ли печально смотрит на нее сейчас и качает головой: «Ира, Ира, я же говорила». А может, это Лиза? Это Лиза зовет ее с той стороны? Она больше не хочет звать ее мамой?