Тихий Дон Кихот

— Ничего. Прожили с отцом больше двадцати лет. У него свой музей, краеведческий. У нее хозяйство. В город не перебрались, хотя была возможность. Так что все неплохо. Расскажите мне о вас с ней, — попросила его Аня вкрадчиво, боясь спугнуть тему, ради которой пришла на эту встречу. — Что это было?

— Она тебе ничего не рассказывала? — небрежно спросил он, стряхивая пепел с сигареты.

— Никогда. — Аня смотрела на него во все глаза, подавшись вперед.

— Знаешь, возможно, она этого никогда и не сделает. Это ее право. Ей не захочется разрушать твои представления о ней, как о матери. Мы не можем думать объективно о своих родителях. А ведь наши мамы были когда-то девочками. И чем легкомысленнее была девочка, тем скорее она становилась мамой. А нам почему-то кажется, что мамой она стала потому, что, наоборот, была очень серьезной. Если бы человечество само решало, когда ему иметь детей, нас бы уже давно не было на Земле. Ты — взрослая девочка. Ты замужем.

— Да. И не в первый раз…

— Удивительно, когда ты все успела… Значит, знаешь, что отношения между мужчиной и женщиной бывают разными.

— Да, знаю, — сказала Аня. — Вот только вопрос, насколько разными…

— Можно прожить с одним человеком тридцать лет и три года, а можно три дня. И что из этого было любовью, а что нет — не нам судить. Верно?

— Может быть, и так.

— Она была вылитая Одри Хепберн, — сказал человек, похожий на Ричарда Гира. — Ты тоже на нее похожа. Но Маша… Девочки тогда носили платьица. И эти распахнутые глаза. Улыбка. Жемчужная… Она все время смеялась. Ее нельзя было не заметить. И я, конечно, заметил. И не только я… Это, может быть, все и решило. Я привык своего добиваться. И смотреть не мог на всех этих комсомольских вожаков, которые вокруг крутились. Ну что тут сделаешь?.. Комсомол — это молодость. Как тут без любви.

— А где вы с ней познакомились?

— Ты будешь смеяться… Это так по нынешним временам смешно звучит. На областной конференции ВЛКСМ. Я был комсоргом курса. Ленинским стипендиатом. Все такое… И меня отправили туда делегатом. Тогда это была большая честь. И мне это было на руку. Для делегатов, активистов, вожаков все двери открывались гораздо легче. А я мечтал о науке. Мне нужны были козыри…

— Так что же мама…

— Конференция шла неделю. Эту неделю мы были вместе, — сказал он неожиданно коротко и жестко. — Хочешь еще вина?

— Нет, спасибо. А потом? — Ане не верилось, что на этом он закончит. Но, судя по выражению его лица, ему отчего-то расхотелось об этом рассказывать. Или он не хотел говорить лишнего?

— А потом мы умерли друг для друга, как Ромео и Джульетта. Нас секретарь обкома этими словами и ругал почем зря… Рамеа и Жульетта.

— И вы ее никогда больше не пытались найти?

— В одну воду дважды не войдешь. И потом… Мы были очень разными… Это была вспышка, одурение. Мне даже не вспомнить, о чем мы говорили. И говорили ли вообще… К тому же времени у меня потом не было. Конференция была в мае. Разъехались, и сразу сессия. Летом — СНО, конференция биологов. На следующий год диплом. Потом аспирантура и второе высшее… И так всю жизнь. Анечка, поверь мне, я не думал о женщинах вообще. Это — чистая правда. И о Маше Гвардейцевой не вспоминал. Только когда «Римские каникулы» показывали, что-то такое вспоминалось… Но если бы я знал… А может быть, и хорошо, что ничего не знал тогда. Потому что всему свое время. Так распорядилась судьба. Ей виднее.

— Вы фаталист? — удивилась Аня. — Верите в судьбу?

— Я верю в то, что ничто не случайно.

— И поверили Пафнутьеву сразу и безоговорочно?

— Я сам все сверил…

— Что?

— Исторические документы и дату твоего рождения. Пламенную речь на съезде мой однофамилец произнес 18 мая. Это был наш с Машей апогей. А ты родилась 23 февраля. Все точно. И потом… я тебе очень рад, Аня. Ты — моя.

«Ты — моя» — этими же словами в исполнении Корнилова и закончился для нее тяжелый день, когда поздно ночью, Аня притушила праведный гнев мужа лаской. «Да здравствует частная собственность!» — с этой мыслью она и заснула.

Глава 12

Если кто-нибудь из родственников твоих вздумает навестить тебя на твоем острове, то не гони его и не обижай, но, напротив того, прими с честью и обласкай.…

Поезд опаздывал.

Аня стояла на вокзальном перроне и с тоской смотрела на темнеющие носы своих замшевых туфель. Хотелось, чтобы родители увидели ее красивой, состоявшейся, и сердца их возрадовались.

Но чем дольше она ждала, тем безнадежнее коричневая замша превращалась в бордовую. Похоже было, что туфельки впитывают воду прямо из окружающей среды. И было им все равно, что Аня стоит под зонтиком.