«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа

Еще одним аргументом в пользу авторства Краснушкина Бар-Селла считает то, что в годы Гражданской войны предполагаемый кандидат в авторы «Тихого Дона» находился в «стане белых», хорошо знал жизнь «белого лагеря» и редактировал журнал «Донская волна», пока не был расстрелян красными в январе 1920 года. Но если бы Севский (Краснушкин) имел отношение к роману «Тихий Дон», это не могло не получить хоть какого-то отзвука в тех более чем трехстах его корреспонденциях в газетах «Приазовский край» и «Утро юга», и уж тем более на страницах «Донской волны». Однако Бар-Селла не обнаружил в них ни одной ниточки, хоть как-то связывающей Севского (Краснушкина) с «Тихим Доном». И это не удивительно, поскольку, судя по биографии «претендента на авторство», на Верхнем Дону он никогда не был, а на территории повстанцев и быть не мог, поскольку в это время находился в Ростове. Именно из-за отсутствия информации «Донская волна» обошла Вёшенское восстание практически полным молчанием. «В “Тихом Доне” — ни капли “Донской волны”» — так назвал свою статью Г. С. Ермолаев, специально изучивший этот вопрос. «Просмотрев в свое время подшивку “Донской волны”, я не нашел в ней ничего, что можно было бы причислить с полной уверенностью к историческим источникам “Тихого Дона”»¹⁷, — заключил он.

Решающий аргумент в вопросе об авторстве «Тихого Дона», на взгляд Бар-Селлы, — текст повести В. Севского (Краснушкина) «Провинциальные картинки», обнаруживающей «разительное сходство» ее с романом «Тихий Дон».

В этой повести рассказывается о жизни города Глушинска (подражание очеркам о городе Глупове Салтыкова-Щедрина) с целью — «заклеймить эту пошлость и косность»¹⁸. В ней запечатлены, с потугами на иронию и сарказм, обыватели этого города, с тем, чтобы они, как пишет Севский (Краснушкин), «прочли... и вздохнули»¹⁹.

Познакомим читателей с отрывком из этого творения В. Севского (Краснушкина), в котором Бар-Селла обнаружил «разительное сходство» с «Тихим Доном», с тем, чтобы и они «прочли и вздохнули».

«Атмосфера все сгущалась и сгущалась: интриги, подкопы под ближнего, сплетни. В воздухе так и пахло грязной ложью и интригой. И душой всего был Балабошкин. Кто посмел иметь “свое суждение” — устранялся по мановению Балабошкина. Всюду была разбросана сеть клевретов его, тайных и явных. Клевреты шли в гору, повышались в чинах, и Ваня Мразь, которого одна дама в клубе приняла за лакея (настолько он был ощипан и жалок), достиг степеней высоких. Ваня способен на самые скверные поступки, но лицу, оклеветанному им, он все же будет слать приветственные телеграммы в дни рождения и ангела. Он тайком делал гадости! Балабошкин “вывел в люди” писцов, людей маленьких, привыкших к табуретам, посадил в кресла и заставил их играть в карты. Немудрено, что у маленьких людей закружились головы и они свихнулись. Над ними не было ока начальского и они сделали растраты. Такими были Серебров, Будкин, Фенедов.

Жизнь не по средствам вела к растрате, а дальше к самоубийству. Вообще же в Глушинске царила какая-то бешеная свистопляска, а Балабошкин вертел всеми, как марионетками. Загнано было все честное, хорошее. И не скоро одолели Балабошкина. Борьба была упорная. Сперва дворяне Глушинска отказались выбирать его в предводители, а один из дворян публично на дворянском собрании обозвал его нахалом, лезущим вопреки общему желанию. Балабошкин не решился привлечь к ответственности обидчика: могло всплыть слишком много нехорошего. И чувствуя начало конца, Балабошкин создает в Глушинске банк и проходит туда директором. Кассиром у него Ванька Каин, который вскоре совершает растрату, разнесенную после по книгам. Машка-пройдачка делает скандал Балабошкину в банке, а бухгалтер Кленов забирает его в руки, и Балабошкин в банке становится орудием Кленова. Ум Кленова подчиняет Балабошкина, и это первая над ним победа. Кредит, зависящий от директора, заставляет мелких торговцев голосовать всегда за Балабошкина и составлять кадр его сторонников. Большинство, послушное ему, составляется из писцов банка, которых он делает членами банка и завоевывает их симпатии тем, например, что выдает ссуду одному из них на лечение венерической болезни, которая уже никак не может быть отнесена к числу добытых на службе банку. Общие собрания назначаются во время половодья и крестьяне — члены банка — в силу невозможности отсутствуют на собраниях, а они едва ли бы примкнули к Балабошкину»²⁰. И т. д.

Подобную «прозу» можно цитировать километрами, она уныла и скучна, несмотря на все потуги на «юмор и сарказм» и, конечно же, ничего общего с искрометной прозой Шолохова не имеет.

Очерк В. Севского (Краснушкина) «Генерал Корнилов» написан чуть лучше, — но только потому, что это — откровенно журналистская, документальная работа.