«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа

В черновике эта лирическая сцена завершалась открыто политическими рассуждениями автора: «Эти дни в России бешено вертелось маховое колесо истории. Шум приводных ремней ее катился через фронты в страны Европы»⁵⁹.

Автограф рукописи «Тихого Дона». Черновая страница вставок в текст романа

Чуткий художник, Шолохов не мог не почувствовать здесь фальшь. Он вычеркивает прямолинейные политические рассуждения и заканчивает главу новым текстом, как бы продолжающим рассказ о сне генерала. Текст этот трудно давался писателю: в черновых «заготовках» рукописи мы видим его переписанным дважды:

«Легкий сквозняк шевелил на столе бумаги, тек между створок раскрытого окна, [Романовский, следя за направлением] затуманенного взгляда Корнилова [перевел глаза в] и далекий бродил [где-то за окном, на за] где-то за Днепром, по увалам и скатам, покрытым зеле^2нью рез^1кой лесов [бронзой лесов и луговин] и охровой прожелтенью луговин. Романовский проследил за направлением его взгляда и неприметно вздохнув сам, перевел глаза на [заснеженный, отсюда казавшийся] слюдян[ым]ой блеск словно застекленного [пространства] Днепра, на [в] при дальние поля [и леса, покрытые] [затушеванные], покрытые нежнейшей предосенней ретушью»⁶⁰.

Не будем забывать, что разговор между Корниловым и Романовским идет в Ставке, далеко от лесов и полей, куда устремлены мысли Корнилова. Выше мы уже знакомились с другой «вставкой» Шолохова, посвященной как раз Ставке — «бывшему губернаторскому дому в Могилеве, на берегу Днепра», и понимаем, что из его окон в центре города не увидишь зелень лесов и прожелтень луговин. Они видятся Корнилову — и следом Романовскому — внутренним, «затуманенным взглядом» воспоминания. В этом — главная трудность написания приведенной сцены. И Шолохов переписывает ее вторично:

«Легкий сквозняк шевелил на столе бумаги, тек между створок раскрытого окна... Затуманенный и далекий взгляд Корнилова бродил где-то за Днепром, по [окатам увалам] ложбинистым увалам, [изрезан] [покрытым] искромсанным бронзовой прожелтенью луговин, [и изразцов] <...> Романовский проследил за направлением его взгляда и сам, неприметно вздохнув, перевел глаза на слюдяной глянец [Днепра] словно застекленого Днепра, на [дальние] дымчатые поля Молдавии, покрытые [как хмарью...] нежнейшей предосенней ретушью»⁶¹.

Не ясно ли, что «затуманенный и далекий взгляд Корнилова», а следом — Романовского — это не реальный взгляд из окон губернаторского особняка, где располагалась Ставка Верховного главнокомандующего, как это предполагает Бар-Селла, но — воспоминание из глубин человеческой души.

Перед нами — тайный, составляющий святая святых художника мучительный творческий процесс, воочию раскрывающий рождение высокой прозы.

И — вопиющий пример запредельной немотивированной агрессивности со стороны «антишолоховеда». Только так и можно охарактеризовать слова Бар-Селлы, высказанные им в связи с приведенной сценой:

«В 16-й главе, как в зеркале, отразился тот клубок проблем, с которыми сталкивается исследователь романа “Тихий Дон” — кража, подлог, невежество, подлость и бесстыдство. Ибо только невежество не в силах отличить Могилев-Подольский от Могилева на Днепре, а штаб 8-й армии от Ставки...»⁶².

Такая вседозволенность характеризует Бар-Селлу, но никак не Шолохова. Все эти запредельные слова бумерангом возвращаются к нему.

И. РОДИОНОВ: ТРИ АПОКРИФА

В октябре 1991 года, когда после передач программы Ленинградского телевидения «Пятое колесо» вновь разгорелись страсти вокруг «Тихого Дона», в газете «Час пик» появилась статья Н. Кузякиной «Кто автор “Тихого Дона”? Претендент номер... — есаул Родионов». А в № 17 за 1993 г. редактируемого В. Коротичем «Огонька» — статья Галины Стукаловой «Один офицер по фамилии Родионов...».

Так возникла версия об еще одном претенденте на авторство «Тихого Дона» — есауле Родионове. Ее источником были воспоминания вдовы украинского писателя И. Д. Днепровского, умершего в 1934 году.

«О том, что украинский писатель Иван Данилович Днепровский знал автора первых частей “Тихого Дона”, — пишет Н. Кузякина, — мне говорила в Харькове его вдова М. М. Пилинская еще в 60-е годы. Она отчетливо запомнила потрясение, с которым Днепровский в 28-м году принес из библиотеки “Октябрь” с публикацией романа.

— Я это читал... Я служил с этим человеком...»⁶³.

А вот как звучит рассказ о том же событии, со ссылкой на тот же источник — вдову И. Д. Днепровского М. М. Пилинскую — в статье Г. Стукаловой, общавшейся с Пилинской «20 лет назад», то есть в 70-е годы:

«...Было это в 1928 году. Как-то, во время прогулки по Каменец-Подольску, где жили тогда Днипровский и его жена, их внимание привлекла витрина газетного киоска со свежим номером журнала “Октябрь”. По случаю, это был тот самый номер, в котором печатались первые главы романа М. Шолохова “Тихий Дон”. “Но при чем здесь Шолохов? Кто такой Шолохов? — воскликнул Иван Данилович, — уж не псевдоним ли это Ивана Родионова?”