«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа

Трудно давалось Шолохову описание этой «поздней бабьей любви». Интуитивно понимая, что и сам идет здесь по «мартовскому ноздреватому льду», что именно на этом пути ему грозит опасность мелодраматизма, Шолохов безжалостно вычеркивает куски прозы, посвященной «треугольнику» Григорий — Аксинья — Степан, которые при переработке первой части романа не отвечали его требованиям, не выдерживали, на взгляд писателя, проверки строгим вкусом. Шолохов пишет, к примеру: «Он ставил себя на место Степана, щурил затуманенные глаза: рисовало ему разнузданное воображение грязные картины» — и зачеркивает эти слова.

Или описывает зарождающееся чувство Григория к Аксинье: «Аксинья не выходила у него из ума. Весь день перебирал он в памяти утренний разговор с нею, перед глазами мельтешила ее улыбка и тот любовно-собачий взгляд снизу вверх, каким она [смотрела вверх] глядела, провожая мужа. Зависть росла к Степану и непонятное чувство озлобления». И вновь безжалостно своим синим «редакторским» карандашом Шолохов вычеркивает и этот абзац.

Или пишет с жестокой откровенностью: «Только после того, как узнал от Томилина Ивана про Анисью, понял Степан, вынашивая в душе тоску и ненависть, что несмотря на плохую жизнь и на обиду, что досталась ему Анисья не девкой, любил он ее тяжелой ненавидящей любовью», а потом вычеркивает слова «что досталась ему Анисья не девкой». Опять — «Анисья»? Но об этом позже. А пока подчеркнем: любовные слова в прозе требуют от автора особой тонкости и внутренней деликатности, предельной бережности в обрисовке столь сильных человеческих чувств, какими были чувства Григория и Аксиньи. Мучительность поиска этих слов особо явственно предстает в финале главы 6/II в черновике и главы IX в книге:

Черновой текст

«Она, Аксинья. Гулко и дробно, [сдваивая], [заколотилось] у Григория сердце. Приседая шагнул вперед, откинув полу зипуна прижал к себе [горб] послушную полыхающую жаром у нее подгибались [колени] ноги, дрожала вся сотрясаясь вызванивая зубами [Дрожь перекинулась на Григория]. Грубым рывком кинул на руки, путаясь в полах распахнутого зипуна, [задыхаясь] [побежал] понес.

— Ой Гриша, Гришень-ка... Отец!..

— Молчи!

— Пусти [меня]... Теперь что уже. [Я] сама пойду, — [шепнула] [выдохнула] почти крикнула плачущим голосом».

И — на левом поле:

«[Грудь] Сердце, как колотушка сторожа на сенной площади».

«Вырываясь, дыша в зипуне кислиной овечьей шерсти, Аксинья низким стонущим голосом [почти кри] сказала давясь горечью [случившегося] раскаяния».

Беловой текст

«Аксинья. Она. Гулко и дробно сдвоило у Григория сердце, приседая шагнул вперед, откинув полу зипуна, прижал к себе послушную, полыхающую жаром. У нее подгибались в коленях ноги, дрожала вся, сотрясалась, вызванивая зубами. Рывком кинул ее Григорий на руки — так кидает волк себе на хребтину зарезанную овцу, — путаясь в полах распахнутого зипуна, запыхаясь побежал.

— Ой, Гри-и-иша!.. Гришень-ка... Отец!..

— Молчи!

Вырываясь, дыша в зипуне кислиной овечьей шерсти, давясь горечью раскаяния Аксинья почти крикнула низким стонущим голосом:

— Пусти, чево уже теперя... Сама пойду...».

Из сделанных вставок на полях Шолохова не пригодилась только одна: «Сердце как колотушка сторожа на сенной площади».

Добавлен, уточнен образ: «Рывком кинул ее Григорий на руки — так кидает волк себе на хребтину зарезанную овцу...».

Но особенно поразителен поиск слова вот в этом месте: «... — Сама пойду, — [шепнула], [выдохнула] почти плачущим голосом»; и — вставка на полях: «низким стонущим голосом [почти кри] сказала давясь горечью [случившегося] раскаяния». В итоге: «Вырываясь, дыша в зипуне кислиной овечьей шерсти, давясь горечью раскаяния, Аксинья почти крикнула низким стонущим голосом:

— Пусти, чево уже теперя... Сама пойду...»

Вот эта цепочка слов для передачи состояния мятущейся женской души: «шепнула»; «выдохнула»; «почти крикнула плачущим голосом»; «сказала низким стонущим голосом» и, наконец, «почти крикнула низким стонущим голосом» — это ли труд «переписчика»?

19 ноября Шолохов работает над главой 7/11 (в книге — X), которая начинается классическими строками: «Не лазоревым алым цветком, а собачьей бесилой, дурнопьяном придорожным цветет поздняя бабья любовь». За день была написана эта глава — она занимает в рукописи почти три страницы и завершается словами: «— Женю! На дурочке женю! — хлопнул дверью, по крыльцу затарахтел [опираясь] стукая костылем».

В беловом варианте и в книге эти строки звучат так: «Женю!.. На дурочке женю!.. — Хлопнул дверью, по крыльцу протарахтели шаги и стихли» (2, 56).

20 ноября начинается новая глава, в черновике — 8/13-я, в беловой рукописи — XII и в книге — XI: «Оставалось полторы недели до прихода казаков из лагерей. Аксинья неистовствовала в поздней горькой своей любви».

На полях страницы Шолохов дважды четким каллиграфическим почерком выводит: «Неистовствал. Неистовствала», — проверяя, видимо, для себя точное написание этого слова.