«Тихий Дон»: судьба и правда великого романа

— Не. Не поверю. А очень даже просто не поверю. Пугач из казаков? А Степан Разин? А Ермак? То-то и оно... Все, какие [народ] беднеющий народ [за собой] на царей поднимали, все из казаков. А ты говоришь Сибирской губернии. Даже обидно от тебя, Митрич, слыхать такое.

Бунчук улыбаясь спросил:

— Так говорят что казак?

— Казак он и есть. Нашево брата не обманешь. Как на личность глазами кину [гляну], — сразу опознаю».

Дальнейший текст буквально втиснут, вписан мелким почерком на полях:

«Диву даюсь я, и мы тут промеж себя [уж] до драки спорили, [отк] ежли он Ленин нашевский казак, батареец, то откель он мог такую большую науку почерпнуть? [У нас брешут], будто он в Германском плену [все] обучился, и как все науки прошел и зачал».

Однако в черновике четвертой части этих абзацев, посвященных Ленину, нет. Они были внесены сразу в беловик и в печатный текст с серьезными изменениями.

По всей вероятности, легенда о казачьем происхождении Ленина была написана Шолоховым позже и не придумана им, а взята из ростовского еженедельника «Донская волна». Здесь в номере 11 от 19 августа 1918 года был напечатан рассказ некоего П. И. Ковалева — члена Совета Союза Казачьих войск — о визите в Смольный в ноябре 1917 года группы казаков — делегатов «Союза казачьих войск».

«Нам сообщили, что нашу делегацию примет сам Ленин. Нас ввели в средней величины комнату и сказали:

— Подождите здесь, сейчас о вас доложат.

Не успели мы как следует оглядеться, как к нам приблизилась довольно невзрачная фигура и стала здороваться.

— С кем имею честь? — начал было я.

— Ленин-Ульянов, моя фамилия Ленин, — скороговоркой ответил подошедший.

— Правда ли, что вы по происхождению — донской казак? — спросил кто-то от нас Ленина.

— Что вы, что вы — поспешил отказаться глава России, — ничуть не бывало, я — симбирский дворянин»³³.

Эта публикация в «белогвардейской» «Донской волне», где на обложке — рисованный портрет походного генерала П. Х. Попова — одного из действующих лиц «Тихого Дона», свидетельствует, что слухи о казацком происхождении Ленина курсировали в казачьей среде.

По соображениям места мы не можем приводить все развернутые, подчас подробно, картины, вставки, которые пишет Шолохов, перерабатывая текст 1925 г. во вторую книгу романа. Обратим лишь внимание читателя на «Вставку № 2» на странице 109, посвященную Бунчуку и его встрече с есаулом Калмыковым:

«[Он] Обходя состав навстречу Бунчуку шел офицер в шинели и высоких обляпанных грязью сапогах, Бунчук угадал есаула Калмыкова, чуть замедлил шаг, выжидая. [Калмыков] Они сошлись. Калмыков остановился, холодно блеснул косыми горячими глазами.

— Хорунжий Бунчук? [Ты] На свободе? Прости, руки я тебе не подам — он презрительно сжал [красивые] губы, сунул руки в карманы шинели.

— Я и не собираюсь протягивать тебе руку, ты поспешил [побледнел Бунчук] насмешливо отозвался Бунчук.

— Ты что же спасаешь здесь шкуру? Или... приехал из Петрограда? Не от душки ли Керенского?

— Это что — допрос?

— Законное любопытство к судьбе некогда дезертировавшего сослуживца.

Бунчук затаив усмешку пожал плечами.

— Могу тебя успокоить, я приехал сюда не от Керенского.

— Но ведь вы же сейчас перед лицом надвигающейся опасности трогательно единитесь. Итак все же, кто ты? Погон нет, шинель солдатская... — Калмыков, шевеля ноздрями, презрительно и сожалеюще оглядел сутуловатую фигуру Бунчука. — Политический коммивояжер? Угадал? — не дожидаясь ответа, повернулся размашисто зашагал».

Далее — в продолжение «вставки № 2» — зачеркнутый Шолоховым ответ Бунчука:

[« — Ты по-прежнему блещешь присущим тебе офицерским остроумием, но меня обидеть трудно. А потом вообще не советую тебе наскакивать. Я ведь плебейских кровей, вместо того, чтобы бросить под ноги тебе перчатку просто могу искровянить тебе благородную морду... Конфуз один выйдет.

Калмыков бледнел, шевелил ноздрями, не выдержав [крикнул] захлебнулся шепотом:

— [Ах, ты] подлец ты, подлец! Хам ты!.. Ты бежал с фронта, предатель! Что ты здесь делаешь? За сколько тебя купили, мерзавец? Боль-ше-вик! [Он повернулся, и пошел размашисто зашагал]».

Исключая вычеркнутый, скорее всего, по причине чрезмерной грубости, приведенный выше абзац, «вставка № 2» почти без изменений вошла в окончательный текст второй книги.

И еще одна вставка в эту главу, обращенная к Дугину, помеченная в тексте черновика и на полях «заготовки» двумя крестиками:

«[К таких] Таких как Калмыков [ни капли жалости] давить, как гадюк истреблять надо. [Уничто] И тех, кто слюнявится жалостью к таким стрелять буду, понял? Чего ты слюни распустил? Сошлись! Злым будь: Калмыков если б его власть была, стрелял бы в нас папироски изо рта не вынимая, а ты... Эх, мокрогубый!»

На примере XIV главы выше мы показали, что подобную работу писатель провел и с главами, посвященными белым и, в первую очередь, — Корнилову.

Шолохов не раз возвращается к генералу Корнилову, рисуя привлекательный образ патриотически настроенного белого генерала.