Тихий гром. Книга четвертая

— Живой, — ответила Настасья, вытаскивая из разреза кофты загрубевшую грудь и, потискав ее, стала совать в рот младенцу. Тот потыкался сперва неумело, как слепой котенок, а потом впился в сосок неотрывно. От этого даже заулыбалась Настасья, примолвив: — Гляди-ка ты, как клещ, влепился, постреленок!

— Жить хочет, стало быть, — заключил Макар и, оборотясь к Михайле, добавил: — Давай, батюшка, доски, гроб стану я делать.

— Бери, бери, — закряхтел дед. — Себе я готовил их, да Катенька вот, внученька, опередила, стало быть. Ах, ведь беда-то какая!

Макар пошел за досками, а дед, щупая клюкою дорогу, двинулся к телеге. Подойдя, положил костыль вдоль края телеги и стал ощупывать покойницу, подняв с ее лица Дарьин передник.

В этот момент поднесло к ним поселкового атамана. Подкатил на дрожках, коня к воротам пустил и, увидев покойную, снял с рыжей головы фуражку, положив ее на согнутую руку.

— Желаю здравствовать, Михайла Ионович! — молвил он, подходя к деду сбоку.

— Здравствуй, Андрей Спиридонович! — не вдруг отозвался дед и вздрогнул, прикрывая Катино лицо, будто застали его за непристойным занятием.

— По делу к тебе я по срочному, — продолжал атаман, не обращая внимания на покойницу.

— По какому такому делу? — недовольно спросил дед, беря клюшку и поворачиваясь к атаману.

— Внучек твой, Степан, как раз для солдатской службы поспел. Вот его и надо.

— Господи милостивый! — снова взмолился дед, пристукнув костылем. — Да сколь же нам их провожать-то, доколь же вы губить их будете?!

— Приказ, приказ Александра Ильича Дутова, атамана нашего. Обсуждению не подлежит. Да и не один твой внук идет. Вон Яков у Шлыковых, Николай Кестеров да все, кому года вышли. Тут уж ничего не поделаешь, Михайла Ионович. Надо ведь родину защищать. Завтра быть им всем в городу. Время военное, и приказ военный.

— Да ведь видишь, горе-то у нас какое! — сокрушенно молвил дед. — Хоть бы похоронить пособил да простился перед погребением.

— Ничем не могу помочь, — жестко выговорил атаман, отходя к своим дрожкам. — Не в моей это власти.

Смешалось все в трех рословских семьях: и страда, и похороны, и проводы. А больше всего хлопот и забот прибавилось от нарожденного мальца, потому как постоянный догляд за ним нужен.

4

И началась у ребят служба, особенная, ни на какую другую не похожая. Служили они не царю и не Советской власти, а вроде бы самому дьяволу. Разместили в тесовых бараках, налепленных в Форштадте, возле Красных казарм. Внутри — голые двухэтажные нары, вот и вся мебель. На другой же день выдали им деревянные винтовки и стали делать из юнцов солдат. Учили строевой ходьбе и отрабатывали приемы ближнего боя.

Согнали туда множество самого разного люда: русские, татары, башкиры, украинцы, белорусы и прочие национальности из местных жителей. Но встречались почему-то и сибиряки. В строю мелькали крестьянские картузы, башкирские шапки, кепки, войлочные шляпы. На плечах — у кого что: пиджаки, поддевки, азямы, армяки, шабуры. А на ногах — лапти, сапоги, башмаки самых разных фасонов и даже старые калоши.

От всей этой разномастности и разнокалиберности строевые занятия на песчаной площади возле бараков больше походили на многолюдные разноцветные троицкие базары. С новобранцами занимались либо рядовые солдаты-фронтовики, либо кое-где унтер-офицеры. В сторонке, на траве, табунилась офицерская братия. К новобранцам они не подходили, так что солдаты не знали нареченных им командиров.

Офицеры красовались в новеньких гимнастерках, новых ремнях. Повыше сгиба на рукавах у них пришиты маленькие погончики, заостренным концом вниз, потому чины, как и в старой армии, различались просто. Да и военные звания остались прежние, как при царе.

Первые недели прошли у новобранцев сносно: погода стояла теплая и кормили по-крестьянски, сытно. Лебедевские ребята попали в один взвод, а командовал ими тощий — кожа да кости, — больной бронхитом фронтовик. То и дело заходился он кашлем до посинения. Команды ему с трудом давались. Но спуску не давал и гонял ребятушек до седьмого пота.

Прежде чем отпустить взвод на обед, остановил он его, развернул к себе и сказал:

— Что же это, братцы, получается? Сколь вам долбить одно и то же? Ведь четвертую неделю занимаемся, а иные не то что ружейным приемам не обучились — маршировать не умеют, повороты путают! Хоть сено да солому привязывай. Куда же это годится! По цельному дню топчемся, а толку нет. Ночами, что ль, гонять вас еще?

— Вот тех и гоняй, какие не умеют! — выкрикнул Яшка Шлыков. — А нас-то за какой грех?

— После обеда, — продолжал солдат, — разделю взвод на три группы, и заниматься с ними будут Шлыков, Рослов и Кестер. Вы и верно что уж давно всем овладели, так научите других. А мне к доктору в околоток дойтить надоть. Разойдись!

— Гляди-ка ты, месяца не прослужили, а уж в командиры выбились, — зубоскалил дорогой Яшка. — Эдак мы и до генералов шутя дойдем.

— Дойдешь, — обиженно возразил Степка. — Дернуло тебя с языком-то! Вот и поворачивай теперь на сено да на солому.