Тихий гром. Книга четвертая

Алая, кровавая заря расплескалась над Золотой сопкой, и вот-вот выглянет оттуда красное солнышко, но не засветлеют радостью лица красных воинов. Навсегда этот день в жизни Троицка останется черным, как запекшаяся от солнца кровь. Он и в памяти потомков запечатлеется скорбным и «черным четвергом».

До вокзала оставалось не более двухсот саженей. Впереди, чуть слева, рванула шрапнель. Ромка, перескочив через убитого в черной косоворотке, охнул и свалился, как подкошенный. Черно-черно в глазах сделалось, а родная земля провалилась, и бой мгновенно угас.

— Рома! Рома! — тормошил его растерявшийся друг, припав на колено перед поверженным.

Бледность сползать начала с лица Романа, и он распахнул веки.

— Чего с тобой? Ранен ты, что ль? — ничего не мог понять Яшка.

— Вон… туда гляди, — показал глазами Роман.

Глянул Яшка на ноги — носок правого сапога против большого пальца оторван, и все там с кровью смешалось. Лишь косточка белая едва значится.

— Ты подымайся, Рома, а я тебя на спину приму да хоть вон в вокзале спрячемся.

Поднялся на здоровой ноге раненый, подставил ему свою спину Яшка и, захватив на груди скрещенные руки друга, пустился к вокзалу. Обе винтовки ухватил Яшка за цевье, а приклады по земле волочились, как и ноги Ромкины. Пот лил с него градом. Они вошли уже в длинную тень от вокзального здания. Ах, еще бы немножко, саженей хоть бы с десяток… И тут лопнул сзади еще один снаряд.

Зазвенели в окнах стекла, брякнулись наземь винтовки Яшкины, а левая рука повисла плетью. Больно жигануло предплечье, но устоял на ногах и друга удержал.

В вокзале на полу и на скамьях, теснилось уже не менее сотни раненых. Пристроились друзья в уголке у свободной стены. Побросали шинельные скатки. Яшка вместе с гимнастеркой стянул с себя и нательную рубашку, раскромсал ее на ленты и подал одну из них Ромке.

— Завяжи мне руку сперва, потом уж я твою ногу обработаю.

Слабыми, неверными руками Ромка затянул, как мог, неглубокую рваную рану на Яшкиной руке, залитой кровью по самую кисть. Потом Яшка принялся за товарища. Пока стягивал с него сапог, опять потерял сознание Ромка, но скоро пришел в себя. Отбросив окровавленную, грязную портянку, Яшка стал мудрить над перевязкой. Никогда в жизни не приходилось ему заниматься таким делом. К тому же, как завязать, чтобы не сползла повязка. Куски бинта короткие.

Всячески вертел, мотал Яшка этот самодельный бинт, связывал концы. А в это время прямо перед окнами покатилась орущая чешская цепь. Двое чехов заскочили в вокзал, окинули взглядом это царство побитых и покалеченных красных воинов и ринулись вон — догонять своих. Вот и захлестнула неприятельская волна восточную окраину города.

Яшка все-таки довел начатое дело до конца. Всю рубаху измотал он, и даже рукава пошли в дело. В конце концов получилась этакая неуклюжая, пухлая лялька вместо стопы. Сапог теперь все равно не надеть, да и негодный он, а такая обмотка при случае сойдет за обувь.

— Дак чего ж делать-то станем теперь, Рома? — спросил Яшка, натягивая гимнастерку на голое тело. В разрыве рукава на левом предплечье виднелся бинт, начавший темнеть от крови.

— Тебе-то еще можно подумать, чего делать, — горестно отозвался Ромка, — а куда же я с этой вот лялькой кинусь?

Сметливый, неугомонный Яшка растерянно, как затравленный волчонок, повертел головой туда и сюда — кругом одни раненые. Они все прибывали, заполняя свободные участки пола, и скоро уже не везде пройти можно было. Лишь у дверей со стороны площади и со стороны перрона никого не было, и проход между ними пока оставался свободным.

Прогулялся Яшка в ту и другую сторону, позаглядывал в окна и еще тоскливее стало ему: кругом чехи. Пушки, повозки ползли по привокзальной площади. Вернулся к другу, раскатал свою шинель и постелил ее возле стенки.

— Вот тебе постель, Рома, а скатку свою под голову положь. И отдыхай. Силенки-то поберечь не мешает. Видать, добра нам тут не дождаться.

Пока устраивался Ромка, с ближней скамьи подал голос немолодой мужик:

— Слышь, браток, я вижу, ты на ногах, — обратился он к Яшке. — Не добудешь ли где-нибудь водицы… В роту пересохло и внутрях все скипелось.

Мужик был в зеленой, травянистого цвета, косоворотке и протертых плисовых шароварах. На одной ноге — сапог, а на другой штанина закатана выше колена, икра замотана тряпкой, густо пропитанной кровью. Колено было полусогнуто, и с тряпки падали вязкие черноватые капли в образовавшуюся на скамье лужицу загустелой крови.

— Откудова ты? — спросил Яшка, вглядываясь в его впалые щеки, покрытые серебристой щетиной.

— Николаевский… Много тут наших-то было, да никого поблизости не видать.

— Щас пошарю, — посулил Яшка. — Вода-то, я думаю, найдется, а вот в чем ее принести?

— И мне бы… холодненькой, — подал голос Ромка.

— Да тут, почитай, у каждого — эта забота, — сказал мужик, едва шевеля сухими, потрескавшимися губами и моля взглядом о помощи.