Тихий гром. Книги первая и вторая

— Чем они тебе помешали? — возразил Макар. — Пущай поют. А вы пляшите, коль охота есть.

— Давай-ка, Егор, плясовую! — тряхнула Дарья за плечи брата, не знавшего, под кого ему подыгрываться. — Да под частушки, чтоб трафило!

Молодежь дружно покинула стол, и загудела изба в горячем аду, ходуном заходили широкие половицы, Манька Проказина, выскочив первой на середину, отчаянно пропела, перебросив льняную косу из-за плеча на грудь:

Ой, врешь ты, врешь:
Я пойду —
             ты пойдешь!

Гордей, уперев руки в бока, выставил вперед правую ногу и, повертывая ступню с пятки на носок и обратно, почти речитативом выговаривал:

Эх, пятка — носок!
Выковыривай песок!
Выковыривай,
                     пошвыривай,
Ударь наискосок!

Дальше звуки смешались гуще, причудливее, и разобрать что-либо определенное было почти невозможно. Мужики все еще тянули:

А жене ска-ажи-ы-ы,
Пусть не печа-а-алится-а-а…

Тут же между этими словами — кто кого перекричит — слышалось беспощадное Прошечкино:

…Заведись в моем дому,
У-у мори мою жену-у-у…

С началом пляски распался хор Проказиных. Заливисто гудела гармонь, топали дружно и вразнобой десятки ног. Где пелись, а где просто выкрикивались частушки:

Я по улице, по улице
Дойду до озера.
Позабыла я того,
Кого зимой морозила.

Полюбила я его,

А он, девоньки, косой.
Все идут прямой дорогой,
А он чешет полосой.

Васька был в ударе. Он отчаянно топтался на кругу вместе со всеми и вспоминал частушки, самые нужные к моменту. Катюху старался с глаз не спускать, но мелькала она, неуловимая, где-то между людьми, не подавая голоса. Валька Данина грохала такие частушки, что бабы только повизгивали. Наконец донеслось звонкое, отчаянное, милое:

Ах, солома, ты солома,
Аржаная, белая.
Ах, ты не сказывай, солома,
Че я с милым делала!

Это было вроде бы негласным вызовом Ваське, и он подхватил эстафету, силясь никому не дать возможности запеть раньше его:

Меня дома-то ругают,
Что я хлеба много ем.
Сшейте синеньку котомочку —
Уйду, не надоем.

И тут же вперехлест — Катька:

Погуляйте, ратнички,
Вам последни празднички.
Лошади запряжены,
Котомочки улажены.

Понял Васька, что его Катюха вызывала, потому вновь не упустил момента:

На приемочку поехал,
На коленки конь упал.
Плохо милочка молилась —
Я в солдатики попал.

Катька:

Пали снеги, пали белы,
Пали да растаяли.
Всех ребят в солдаты взяли,
А калек оставили.

Васька:

По могилушке хожу
Родима батюшку бужу.
Родимый батюшка, вставай,
Меня в солдаты провожай!

Настасья прослезилась, услышав эти слова, и, дергая Марфу за кофту, закудахтала:

— Глянь, Марфа, глянь, чего Васька-то наш разрабатывает посля исповеди. Небось все грехи позабыл! — засмеялась она.

А Катюха в свою очередь уже проголосила:

А я чаю накачаю,
Квасу вам нагрохаю.
Повезут дружка в солдаты —
Закричу, заохаю!

Васька приблизился к Катюхе сквозь неимоверную толчею и вдруг обнаружил, что никто не пытается перебивать их частушечный переклик:

Я катался на гнедых,
Катался на вороненьких.
Свою голову положил
За девчат молоденьких.

Катька, незаметно подмигнув ему, отмахнулась и спряталась между людьми. Васька успел заметить, как она, захватив двумя пальцами губы, словно дужкой замка, сделала какой-то значительный намек. Догадался: умолкнуть велит зачем-то. И тут же услышал ее:

Уж я рожь веяла
И овес веяла.
Мне сказали —
                       дружка взяли,
А я не поверила.

Замолчала Катюха, и Васька не решился продолжать: не было бы через меру заметно, ведь частушкой все рассказать можно. Правда, едва ли кто-нибудь в этом вертепе пытается что-либо понять.

Меня мама: «Я те, я те,
Я те побалуюся!»
А я мамы не боюся,
Все равно целуюся!

Это уж Валька Данина запела, перекрывая все звуки. Бояться ей тут некого. А Ганька Дьяков отвечает:

Ах, топни, нога,
Да притопни, нога!
Не жалей, моя нога,
В переплясе сапога!