Тихий омут

Нет, не так. Она запомнила абсолютно все, каждое слово, каждый взгляд, даже каждый звук за окном, даже каждый запах от тарелок на сервировочном столике, и все оттенки меняющего цвет неба, и каждое перо в хвосте голубя, долго сидевшего на близкой ветке липы и пытавшегося разглядеть через стекло, чем там занимаются люди в седьмой палате. Она запомнила все, даже самую мелкую мелочь, но все это как-то перемешалось, перепуталось между собой, и в более-менее связную картину потом никак не складывалось. Наверное, так запоминают происходящее пьяные. С точки зрения мутной науки психологии вчера ее ни в коем случае нельзя было считать трезвой. Если только в самом начале, когда она помогала Сашке дойти до кровати, все время помня о его ноге, хоть сам он, кажется, забыл о своей ноге, опять схватил Веру в охапку, опять стащил с нее очки, бросил их через всю комнату в кресло, и опять его горячие губы не дали ей слова сказать, и весь трехметровый путь до кровати растянулся минут на пятнадцать, наверное. Или на час. Или на полжизни… В конце пути она вдруг сообразила, что Сашка пытается уложить ее на свою больничную койку, с трудом оторвалась от его жадных губ, с трудом пробормотала: «Кто из нас больной?» — и с трудом вывернулась из его рук. Укладывание больного на его законное койко-место потребовало еще большего труда, потому что приходилось все время помнить о его ноге, так что ни одного эффектного приема провести было нельзя. После ожесточенной борьбы Сашка, наконец, свалился спиной на подушки и с возмущением сказал:

— Какая ты сильная! Как из железа… Конечно, инвалида легко швырять, как мешок с картошкой…

И потянул ее к себе.

— Трудно, — сказала она и села с ним рядом.

— Ты не знаешь, что такое трудно, — бормотал он и притягивал ее к себе все ближе. — Вот подожди, когда нога заживет… Ты подождешь?

— Подожду, — ответила Вера, уже не думая, что говорит.

Наверное, он тоже не очень думал, что говорил. С точки зрения мутной науки… Ай, да черт с ней, с наукой. Конечно, он нес какую-то ахинею, и она несла какую-то ахинею, и оба смеялись в перерывах между поцелуями, и, целуясь, тоже смеялись, и Сашка гладил ее горячими ладонями, от которых под кожей возникало и разрасталось тепло, и требовал, чтобы она тоже его гладила, и она не очень уверенно гладила его лицо, шею, плечи и грудь, а он закрывал глаза, шипел сквозь зубы, как от боли, и говорил:

— Ты садистка… Никто такую пытку не выдержит… Я же сейчас все секреты родины выдам … Спрашивай…

— Нога болит? — спрашивала она.

— Не скажу, — отвечал он и смеялся. — Пытай дальше…

И опять целовал ее, и пытался оторвать пуговицы у халата, и сердился, что те не отрываются:

— Кто хоть их пришивал? Наверное, ему за это премию в размере тридцати месячных окладов дали!

— Это я пришивала, — призналась Вера. — Совершенно бесплатно… А вообще-то пуговицы не для того, чтобы их отрывать, а для того, чтобы расстегивать.

— Да я и расстегнуть не могу! — Сашка горячими ладонями прожигал халат насквозь и между поцелуями бормотал жадным голосом: — Что у тебя под халатом?.. Кофточка какая-то… На Северный полюс собралась… И штаны как из брезентухи… С такими ногами — и брюки носить!.. Вообще-то правильно, пусть лучше никто не видит… Дай я ногу поглажу… Хоть бы уж широкие штаны надела, а то выше пятки не достанешь… Ты чего смеешься?.. Вер, это невозможно!.. Почему ты так одета?!

— Потому, что дверь не запирается, — ляпнула она первое пришедшее в голову.

— Действительно, — огорчился Сашка и выпустил ее из рук. — А еще платное отделение! Элементарных условий нет… Я ж тебя скомпрометировать могу, и ты мне этого никогда не простишь… А почему мы так ничего и не съели?

— Понятия не имею… — Вера чувствовала смутное разочарование оттого, что он ее выпустил из рук, и одновременно — такое же смутное облегчение. — Вообще-то я страшно голодная.

— Ой, молодец! — Сашка заворочался, пытаясь встать, уцепился за нее, как бы в поиске опоры, но тут же опять уткнулся губами ей в шею, замычал что-то непонятное и попытался опять свалиться, не выпуская ее из объятий. Она демонстративно не поняла его намерений, напрягла силы, с трудом, но все-таки посадила его, и даже сама сумела высвободиться. Сашка разочарованно вздохнул, затуманенными глазами уставился на сервировочный столик и с заметным трудом вспомнил, о чем начал говорить: — Это хорошо, что ты голодная. Я боялся, что отказываться начнешь. Мол, диета, фигура, все такое…

— А что с моей фигурой не так? — рассеянно поинтересовалась Вера, подтягивая столик поближе и принимаясь снимать крышки и салфетки с тарелок. — Фигура как фигура, не хуже, чем у людей… Ой, смотри, какое мясо! Ка-а-айф… И зелени много… И салатик правильный… И сок томатный… И даже соус какой-то интересный… А ты говоришь — диета… Грубишь, да? Эх, а чаю-то и нет! Жалко.

— Чайник за тумбочкой стоит, — подсказал Сашка. — Электрический. Заварочный — в тумбочке. И шоколад там. А пирожные — в холодильнике. А виноград — в ванной. Я его вымыл, а принести забыл.