Тихий омут – индивидуальные черти

От города до Симоновки было рукой подать, но там уже совсем другой климат, другой ритм жизни. Сентябрь на юге – блаженный сезон, когда солнце ласкает, целует кожу, не оставляя красных следов. Ветер нежно перебирает волосы, стараясь пропитать, насытить их фруктовыми ароматами, приносимыми из садов. Ветви деревьев гнутся под тяжестью сочных яблок, груш, айвы. Чуть задержался хозяин, не приехал на дачу вовремя – осыпаются на землю, лопаются налитые синие, розовые, янтарные виноградины. Усталые, потяжелевшие пчёлы жужжат, несут в улья самый вкусный осенний, плодовый мёд.

Люди здесь медлительны и несуетливы. Однако их размеренные движения каждую минуту, час, день складываются в огромный труд и тогда на полках появляются блестящие, разноцветные банки с яблочным, малиновым, абрикосовым вареньем, хрустящими огурчиками, яркими томатами. А потом зимним снежным днем, когда за окном тоскливо завывает замерзший ветер, на столе появляется такая баночка, открываешь крышку и чувствуешь поцелуй сентябрьского солнца.

Тимофеевну найти оказалось совсем не сложно. Осень – время сбора урожая. И Тимофеевна работала, не покладая рук. Во дворе на столе под виноградом были расставлены чисто вымытые трехлитровые банки, в тазах блестели мокрыми боками спелые томаты, болгарский перец, зеленые огурчики, зеленые небольшие яблочки и крупно нарезанные листы капусты. Пахло укропом, петрушкой, тархуном. Все это складывалось в сказочно вкусный букет, под названием «Овощное ассорти».

Пожилая женщина встретила гостей вполне дружелюбно, вытерла руки фартуком и пригласила присесть, угостила крупной осенней малиной:

–Угощайтесь, осенняя – самая сладкая.

У стола крутился внук на самокате. Она его то и дело отгоняла от стола, чтобы «пыли не нагонял, а то банки взорвутся». Женя прониклась садовыми настроениями и приобрела еще одну мечту, прилагающуюся к идеальной семейной жизни – иметь собственную дачу.

Егор не забывал о цели приезда, он сразу понял, что рассказывать Тимофеевне басню про покупку квартиры нельзя: поймает на лжи и весь разговор закончится, не начавшись. Поэтому он рассказал всю историю, как есть.

Тимофеевна внимательно слушала, ничего не говоря и не перебивая, а потом вздохнула и сказала:

– Почему-то меня это не удивляет. Не побоюсь брать грех на душу, но с Альбины станется, может это она Генку и выбросила. Нехорошая она, нехорошая. Генку, дурня, жалко, да и Максимку тоже, – Тимофеевна промокнула глаза передником.

– Почему – нехорошая? – слова Тимофеевны оказались неожиданностью, удивили и Женю и Егора. За время расследования они прониклись, если не симпатией, то искренним сочувствием к молодой многострадальной матери больного малыша.– Ей так все сочувствуют, так ее жалеют.

– Да что ж ее жалеть… Ходит, нос повесила, слезы да сопли гоняет со стороны в сторону! А Максимка целый день в коляске привязанный с чупа-чупсами сидит. Больной ребенок – да, это тяжело! Но ведь он спокойный, терпеливый, только глазками водит за ней, да расплачется, если совсем невмоготу станет, если болит что-то. Мальчишкой же заниматься нужно! Сколько я ей говорила: «Альбина, врач советует массаж, свежий воздух, ножки расхаживать…» А она одно твердит: «Как вы не понимаете, это все бесполезно». Усядется перед телевизором или с книжкой и пыхтит над смыслом жизни. А чего его искать смысл-то? Вот он, под ногами путается! – Тимофеевна перевела любящий взгляд на внука и пригрозила ему полотенцем. – Уж я тебе всыплю, неслух! Не гони пыль, кому говорю!

– Я ж Максима не за деньги нянчила, – вернулась она к разговору, – так по-соседски предложила посидеть с ним, пожалела Альбину. Думала, молодая, неразумная она, научу ее за мальчишкой ухаживать. Я ему и массаж делала и кормила у себя. Дальше – больше. А она вместо того, чтобы научиться чему да спасибо сказать, стала из себя барыню строить и слухи по соседям распустила, что я с нее деньги беру за услуги. Хоть и жаль было мне Максима бросать, но сильно обиделась я на Альбину. Да и не могу я на себя малыша чужого взвалить. У меня своих внуков трое. Мне ими заниматься нужно, дети мои на работе целыми днями. Вот и отказалась я Альбине помогать. Летом все равно некогда. А душа болит за Максимку. Пропадет он с такой мамашей. Генку жалко. Он, конечно, бестолковый, шумный, глотку рвать любил, но не жестокий, и к нему подход найти можно было. Он как был мальчишкой, так и остался. Ему не жена, а мамка нужна, чтобы по жизни за руку вела и говорила, что хорошо, а за что и по попе схлопотать можно. Ты ему картошечки пожарь, скатерку чистую постели да посиди рядышком. За пиво поругай, а за зарплату расхвали. Глядишь, он завтра домой пораньше придет. А Алька опять – это все бесполезно, доля моя такая. Антон, сколько им помогал, а потом и Люба? Все не впрок. Алька вместо килограмма гречки книжку по философии купит, вместо мяса – духи, вроде умная сильно и наш бренный мир её не касается. А борща наварю, так лопает как простая смертная. Тихий омут она и есть, внутри у нее все черное. Всех ненавидит. Нет не так – презирает!