Тихий сон смерти

– И ничего, и в то же время кое-что, – задумчиво проговорила Елена. – Определенно, они что-то скрывают, но вот что именно, нам еще предстоит узнать, а пока остается только гадать, связано ли это со смертью Миллисент Суит.

Айзенменгер вертел в руках пакетик с сахаром. Он то растягивал его, то щелкал по нему ногтем, то принимался сгибать из стороны в сторону. Двухлетний ребенок понял бы, что пакетик вот-вот разорвется и сахар рассыплется по столу.

Айзенменгер удивился, когда это случилось, и поднял взгляд на Елену.

– Думаю, что связано. По правде говоря, я в этом уверен.

– Почему?

– Старлинг знал, кто я, знал, что я врач, хотя ты назвала меня только по имени. Но он не знал заранее, что ты приедешь не одна, из чего я делаю вывод, что Старлинг задолго до нашего визита приказал своим людям разузнать о тебе все. Он мог даже установить прослушку у тебя в офисе и дома. Впрочем, в этом я не уверен.

Елена удивилась:

– Почему не уверен?

– Потому что он установил прослушку в машине. Зачем это было делать, если они и так знают каждое твое слово?

– Как ты догадался, что она там?

Айзенменгер состроил невинное лицо:

– Просто я подумал, что не мешает подстраховаться. «ПЭФ» серьезная контора; если у них есть что скрывать, они запросто могут выкинуть такую штуку. И то, что я оказался прав, лишний раз доказывает, что какое-то отношение к смерти Миллисент они имеют.

– Не факт. «ПЭФ», конечно, есть что скрывать, пожар в лаборатории, думаю, отнюдь не был случайностью, но это не доказывает их причастность к смерти Миллисент. Особенно если учесть, что с тех пор прошло уже полтора года.

– Давай подытожим, что мы все-таки знаем.

Елена пробежала глазами свои записи:

– Мы знаем место, где находилась лаборатория. И это все, я бы сказала.

– Интересно, чем занимался биогенетический сектор отдела проектирования моделей? Слишком уж неопределенное название. Подозреваю, что к работе отдела оно не имеет никакого отношения.

– Судя по тому, как «ПЭФ» конспирирует свои проекты, это, скорее всего, так.

– Стало быть, Роуна и ничего другого. Ты этим займешься? Нужно разузнать об этом острове все, что возможно.

Елена кивнула:

– Как жаль, что мы не знаем никого, кто работал над проектом.

– Если не считать некоего Карлоса, – напомнил Айзенменгер. – Кем бы он ни был.

Доктор допил остывший кофе и взял в руки еще один пакетик сахара. Он уже хотел заняться им, но Елена протянула руку и мягко, но властно забрала его.

– Не нужно, Джон. Ты опять рассыплешь.

Доктор растерялся, но тут же широко улыбнулся. Рука, забравшая у него сахар, была мягкой, и суровое выражение лица Елены не могло обмануть Айзенменгера. Ему было хорошо с этой женщиной.

Прошел еще один день, и еще один вечер он провел в пабе. Впрочем, на этот раз он твердо решил, что уйдет пораньше – хотя бы для того, чтобы не огорчать Нерис. Возможно, он чувствовал себя виноватым перед ней. Правда, она пилила его не переставая, пилила так, как умеют это делать только уэльские женщины, но он знал, что это еще не самое страшное зло.

– Как обычно, Карл?

Карлос почему-то обратил внимание, что бармен не счел нужным даже поздороваться с ним. Как-то лет пятнадцать назад кто-то из знакомых Карлоса не то в шутку, не то всерьез заметил, что если бармен знает тебя по имени – это плохой знак. Что, в таком случае, может значить, что он даже не утруждается сказать «Привет», а просто выставляет на стойку кружки и слушает твою болтовню?

– Как работа?

Карлос пожал плечами. Работа есть работа, куда от нее денешься.

– Утренние газеты что-то писали сегодня о твоей конторе.

Лейшман всегда оказывался в курсе последних событий: то откроют новый ген здесь, то получат большой грант там – Лейшман каким-то необъяснимым образом обо всем узнавал первым. Впрочем, времена, когда ученые предпочитали держаться в тени, давно остались в прошлом – теперь чем больше шума вокруг своего имени поднимешь, тем больше денег получишь.

– Ты не имеешь к этому отношения?

У Карлоса не было ни малейшего желания вступать в разговор с барменом, он лишь проворчал что-то неопределенное, взял свою пинту и устроился за столиком у окна. Этот малый за стойкой – мужик, в общем-то, неплохой; Лейшман принадлежал к числу людей, для которых наука была гремучей смесью удивительных возможностей и столь же удивительно скучной реальности. О работе ученого бармен знал не больше, чем, к примеру, о жизни на морском дне: Карлос мог бы часами сидеть у стойки и рассказывать Лейшману о своей работе, и этот несчастный бабуин все равно ни на миллиметр не приблизился бы к пониманию ее сути. Беда в том, что Карлос был лишь техническим исполнителем исследовательских работ. К обсуждению теоретических вопросов его не допускали; лишь изредка он брал слово на семинарах и летучках, но потом все равно возвращался на свое место, чтобы делать то, что ему велят.

Все могло бы сложиться совсем по-другому, если бы ему повезло… Но увы!