Тихий сон смерти

Неприятности начались из-за того, что Тернер, судя по всему, рассуждал точно так же. По-видимому, он считал, что обладает правом первой ночи, и делиться с кем-то из подчиненных, позарившихся на его собственность, не желал. Высокомерный гад! Нужно было расставить все точки над «и» много раньше, и все сложилось бы по-другому, но в то время он еще держался за свою работу. Вообще-то тогда он нашел, как ему казалось, наилучший вариант. Тернер праздновал победу и ходил петухом, а тем временем они с Милли за его спиной занимались любовью. Глупый пень был настолько слеп, что до него это долго не доходило…

В паб ввалился Гэри. Старый добрый Гэри, душа компании, верный собутыльник, знавший толк в веселом времяпрепровождении. Заметив Карлоса, он крикнул ему:

– Карл! Ты что там такое пьешь?

А что он мог пить? Разумеется, пиво.

Отдел погрузился в траур. Едва Айзенменгер вошел в помещение, он мгновенно ощутил царившую в нем мрачную атмосферу. Впрочем, внешних атрибутов траура он не заметил: в комнате было так же светло, да и лица у людей выглядели вполне буднично. Тем не менее отдел раковой генетики понес утрату.

По виду секретаря профессора Тернера нельзя было сказать, что она переживает из-за смерти шефа. Напротив, в ее глазах горело пламя неукротимого гнева, а на лице доктор, даже не будучи физиономистом, прочитал: «Это создает невероятные неудобства и мешает мне работать». Айзенменгер хорошо понимал эту женщину. Когда он вошел в кабинет, она разговаривала по телефону, и за те три минуты, что он провел там, звонили еще трижды. Все, словно сговорившись, искали Тернера, и всем секретарь повторяла одно и то же: дескать, умер и, соответственно, больше здесь не работает. В конце концов Айзенменгеру удалось выяснить у нее, где найти Сьюзан Уортин, к которой он и направился.

Лаборатория, где работала Сьюзан, ничем не отличалась от сотен ей подобных. Стены коридоров были заставлены морозильными камерами и баллонами с жидким азотом; в комнатах стояли столы для опытов, загроможденные коробками, стеклянными колбами и стойками для пробирок; кое-где попадались образцы дорогого оборудования; повсюду высились забитые стеллажи, лишь в одной из комнат расступившиеся, чтобы дать место причудливой формы центрифуге. Кое-где в этом бардаке обнаруживалось относительно свободное пространство, стул, на который можно было присесть, и даже стол, за которым можно было писать или даже проводить время в размышлениях.

Рабочий стол Сьюзан Уортин размещался в закутке одной из таких комнат, правда, девушка, сидя за ним, не писала и не предавалась раздумьям. Поначалу Айзенменгеру показалось, что она спит, но потом, с минуту разглядывая профиль Сьюзан через приоткрытую дверь, он понял, что девушка внимательно смотрит на фотографию на стене. Со стены ей улыбалась Миллисент Суит.

Доктор дважды ударил костяшками пальцев по дверной коробке, и это заставило Сьюзан обернуться.

– Ой! – воскликнула она. – Извините.

– Сьюзан Уортин?

Девушка кивнула. Войдя в комнату, доктор представился и кивком указал на фотографию:

– Я надеялся, что мы сможем поговорить о Миллисент.

Услышав имя подруги, Сьюзан напряглась всем телом, словно пронзенная чем-то острым, и на ее лице появилось растерянное и настороженное выражение. Айзенменгер поспешил объяснить:

– Меня просили выяснить причину ее смерти и разобраться с путаницей, возникшей с ее телом.

Нетрудно было заметить, что Сьюзан не хочется вспоминать обо всем этом, но вместе с тем ей хотелось выговориться. Начав рассказывать, она уже не могла остановиться, и даже когда Айзенменгеру удавалось вставить в ее монолог тот или иной вопрос, Сьюзан не сразу понимала его смысл. Впрочем, доктор не пытался перебить девушку – он лишь старался направить ее рассказ в нужное русло. Сидя с ней вдвоем в тишине лаборатории и слушая ее речь, Айзенменгер ощущал себя священником на исповеди.

– Это было ужасно! Так умереть… Она как-то говорила, что больше всего боится этого.

– Как долго вы ее знали?

– Недолго. С год, наверное, но мы быстро сблизились. Милли не была открытой, наоборот, ее считали замкнутой, только это все неправда. Она была застенчивой, и ей пришлось многое пережить.

Айзенменгер, в отличие от Елены, не делал никаких заметок по ходу разговора. Он считал, что слушать и писать – занятия несовместимые. Еще будучи студентом, он предпочитал не записывать за лекторами каждое слово, внимательно слушать и анализировать услышанное. Тогда эта тактика приносила плоды, не подвела она доктора и сейчас.

– Вы сказали, многое? – Эта фраза заинтриговала его, и чем дольше он над ней размышлял, тем больший интерес она у него вызывала. – Что вы имеете в виду?

Но девушка тут же смешалась, будто нечаянно сболтнула лишнее.

– Да так, ничего. Какие-то любовные дела.

Возможно, так оно и было, но Айзенменгер чувствовал, что Сьюзан чего-то недоговаривает.

– Одно время она работала в фармацевтической компании, правильно? «Пел-Эбштейн»?

Сьюзан кивнула.

– Насколько я знаю, там что-то случилось в лаборатории…

– Миллисент не любила распространяться об этом, – осторожно заметила Сьюзан.