Тихое вторжение

– Меня он убить не даст. Какая бы у вас ни была «сильная хозяйка». Впрочем, вы имеете возможность проверить.

Вот собаки…

– На всякий случай: граната уже у меня в руках, и мы погибнем вместе с вашим… сынком.

Вру, конечно, но так у меня хоть липовый, да козырь на руках.

– Сомневаюсь, – отвечает вожак. – Но даже если так, советую не предпринимать необдуманных действий. Мы все еще можем уйти отсюда живыми. Я собираюсь выполнить условия.

– У меня, кстати, вторая граната, – объявляет вдруг Толстый. – Так что давай, волчина, веди себя дисциплинированно.

Молчание. Видно, прикидывает вожак дальность броска. И вероятность спастись рассчитать не может – ситуация счету не поддается. Может его достать Толстый. Фифти-фифти.

– И как же?

– А?

– Я говорю, зануда, как же ты условия собираешься выполнить? Нам ведь еще разойтись надо.

– Сначала уйду я. Когда я доберусь до выхода с платформы, ко мне отступит мой мальчик. Тогда останется отработать мелочи. Вы, разумеется, можете нас преследовать. Но я бы не советовал предпринимать попытки такого рода.

– Еще бы ты советовал!

– Вас будет ожидать прыгающая противопехотная мина с фотоэлементом, поставленным на движение. А на платформе вы оставите беззащитную женщину. Плохие стартовые условия для погони.

Специалисты, мать его. Почему у меня с собой не спецназ, а офисные охранники? Мужики, правда, хорошие, а Толстый так и вовсе – «гениальный стрелок». Но… как с миной-то?

– До свидания, зануда.

– Прощайте, Тим. Рад был пообщаться с вами.

Вот тут вожак капельку прокололся. Правда, не мог не проколоться. Иными вариантами не располагал. Осторожный, конечно, боец. Умный. Но… ничего особенного. Двигаться так, как его проклятый призрак, он не умеет. И даже как прилично тренированный боец спецподразделения – тоже не умеет. Шумный. Медленный. Сопит. Хороший любитель. Пристрелил бы меня с дистанции в пятнадцать метров? Да, уверен. А вот один на один при равных раскладах… не знаю, кто кого. Может, и я.

Хрен мы с тобой попрощались! Встретимся, не разминемся.

– Сынок! Бурч! Бурч!

И я уже не вижу пятнистого рядом с собой. Сорвался, полетел по залу, вот он здесь, теперь там, а сейчас… вообще неведомо где. В несколько прыжков и подскоков он пролетел всю платформу.

Только потом я осторожно выглянул из-за колонн и потянул к себе за ремень автомат.

– Командир, живой? Ранен?

По щеке у меня ползет капля крови из царапины, проделанной осколком гранита. Но я не ранен. Я цел. Я невредим. Просто… просто…

– Кажется, я всё проебал, Костя.

Он подходит ко мне, хлопает по плечу и говорит:

– Выбрось из головы. Не договорился бы с этими уродами, так нам тут лежать. Я бы его не достал. У меня уже руки трястись начали, а он, зараза, всё пляшет, никак не угомонится… Ты молоток, командир. Будем жить пока что. Старшой только вот…

Степан умирал, на губах у него лопались кровавые пузыри. Ни о какой погоне у меня и мысли не возникло. Мы склонились над телом старшого. Он все силился сказать какую-то важную вещь. Может, помолиться хотел? Или попрощаться. Но ничего не выходило, силы оставляли его с каждым мгновением. С минуту мы смотрели на его губы, а потом он не столько сказал, сколько выкашлял из себя:

– Дхэньги… фхонду… к-кх-остя…

Вздохнул и умер.

– Свидетелем будешь, меня он просил свои деньги за ходку передать.

– Куда… передать?

– Фонду помощи ветеранам горячих точек. Он ведь один у нас был, Степан Сергеич. Ни жены, ни детей, ни родителей. Брат в Качирском инциденте загнулся.

– В Качирском? Я тоже там был…

Он посмотрел на меня внимательно. Кажется, я сейчас сильно прибавил в его глазах.

– Покажи.

– Что?

– Должен знать.

– А…

Задираю рукав. Показываю маленькую татуировку: всего три слова на том месте, где раньше часы носили: «Никогда не пропустим». А он показывает мне свою, такую же.

– Что ж ты раньше-то не сказал?

– Проводник обязан быть злее пса. А я и так больно добренький. Из-за моей доброты Тощий гробанулся.

– Из-за своей дурости, – не согласился мой собеседник. – А насчет Фонда… начиналось там всё хорошо. Бизнес деньжат подкидывал. Потом петрушка эта с Москвой случилась… денег не стало. А там, на лечении да на присмотре, разные… «самовары». И безрукие, и безногие, и умом тронутые. Куда их? В канаву, под забор? Он один такой нашелся – ходками в Зону башли для своих увечных братьев зарабатывать.

И Толстый принялся обыскивать старшого на предмет трех с половиной штук евро. А я помолился над его телом да закрыл ему глаза.

Всё. Ну а как? Это Зона.

Зона учит нас привыкать к тому, к чему привыкать нельзя. К тому, что должно быть невыносимым. За каждый глоток успеха, за каждый шаг в сторону цели, да просто за каждый ломтик жизни она требует отдать частичку человечности.

Запасные рожки и гранаты мы с трупов забрали. Еще я забрал коллекторскую сумку Тереха.

– Оставь, Тима, тяжеленная. И без того тут…