Тихоня

Знаю, что реагировать на это — все равно что подливать масла в огонь, но я всю свою жизнь терпел его дерьмо. Мне невыносимо стоять здесь и слушать, как он так плохо отзывается о ком-то, кого даже не знает. Мир погружается в тишину, и я не могу пошевелиться или попытаться отразить его атаку, поэтому позволяю ударить себя снова, его кулак врезается в без того болезненные и опухшие ребра. Боль напоминает тупую ноющую ломоту. Я как будто едва чувствую ее, погружаясь в себя и забываясь, уплывая прочь, стараясь ни на чем не зацикливаться, пока все не закончится.

После того как ущерб будет нанесен, почувствую это, но я понял, что если забраться поглубже в тайное место своего сознания и просто терпеть, то станет легче. Образ отца расплывается, и я чувствую, как его пальцы впиваются в мою шею. Он тащит меня к стойке и прижимает лицом к холодному мрамору. Щека пульсирует, а огненная боль переходит от виска к виску. В мозгу срабатывает предупреждающий сигнал, но я игнорирую его.

— Я должен был заставить твою мать сделать аборт. Клянусь, ты был позорным пятном на нашей семье с самого своего рождения, но ты мой единственный наследник, который хоть чего-то стоит. — Он впивается пальцами в мою шею, сжимая, а затем повторяет то, что делал несколько мгновений назад. Может, на этом все и заканчивается? Слышу, как в ушах отдается биение сердца. Тук. Тук. Тук.

Мир вокруг замирает, и мой рот наполняется кровью. Этот вкус все, что я чувствую. Начинаю двигаться без предупреждения, лечу по воздуху, когда отец швыряет меня через всю кухню, как тряпичную куклу. Смотрю вниз затуманенным зрением и понимаю, что теперь лежу на полу, едва не наткнувшись на лужу рвоты.

Хочу заползти глубоко в свой разум и спрятаться там. Дождаться, когда все это закончится. Никто не сможет спасти меня. Спаси себя сам. Эхом раздается голос в моей голове. Защити их. Борись за них. Бел, свою маму. Защити их. Этот голос дает мне достаточно надежды, достаточно сил, чтобы выбраться из этого темного места в своем сознании, и даже когда мое тело протестует, я, пошатываясь, поднимаюсь на ноги, гнев берет верх над самовнушенным спокойствием.

Глаза почти заплыли, голова раскалывается, волна головокружения грозит свалить меня на пол, но я сжимаю кулаки и выпрямляю спину.

— Не могу поверить, что у тебя хватает наглости называть себя отцом. Ты никто ни для меня, ни для нее. Интересно, что подумают все твои друзья, если узнают, кто на самом деле скрывается под этой маской? Если они узнают, что ты продал меня тому, кто больше всех заплатил, продал для дочери своей клиентки только потому, что она избалованная девчонка, никогда в жизни не слышавшая слова "нет".

Пока стою тут, меня охватывает новый приступ ужасного страха. Что он сделает, если получит Бел в свои руки? Девушку, которой можно было бы швыряться и продать своим друзьям, чтобы ее использовали, поиздевались и выбросили. Ему всегда было наплевать на меня, а он меня вырастил, но не ее… он сказал ей всего пять слов. Если он так обращается с тем, кого якобы любит, могу только представить, что он сделает с ней. Я должен разобраться в ситуации. Раскрутить ее. Пусть он сосредоточится на мне, а не на ней. Точно так же, как в случае с мамой.

Отец усмехается, и я ненавижу видеть себя в каждой черте его лица. Неужели однажды я стану таким же? Вымещающим свою боль на остальном мире? Причиняющим боль тем, кого люблю, черт возьми? Боже, надеюсь, что нет.

— Твоя единственная чертова работа — слушать и повиноваться мне!! А теперь, мать твою, слушай! — он молниеносно пересекает комнату, его рука обхватывает мое горло, длинные пальцы впиваются в плоть. Для старика он чертовски силен. — И ПОВИНУЙСЯ! — выкрикивает он эти слова мне в лицо. Я даже глазом не виду от ярости, которую он выплескивает.

— Чего ты хочешь? — выдавливаю я, едва в состоянии набрать в легкие воздуха, чтобы заговорить. Я должен сделать все возможное, чтобы обезопасить их, пока не придумаю другой план, что-то получше. Способ, чтобы избавиться от него.

— Я только что сказал тебе. — Он снова толкает меня, и я врезаюсь в плиту, едва удерживаясь на ногах. Мы смотрим друг на друга, и я понимаю, что ситуация будет становиться только хуже, если не подчинюсь ему. Нельзя сказать, что он не удержит меня здесь и не пошлет одного из своих тупых головорезов напасть на Бел, и тогда нам всем будет хреново. Я буду вынужден наблюдать за происходящим, чувствуя вину за то, что привел ее в свою жизнь.

— Хорошо, но не вмешивай ее в это. Если хочешь причинить кому-то боль, я здесь. Сделай больно мне.

Отец одергивает манжеты и поправляет галстук-бабочку.

— Как поэтично, что даже когда правда решает твою судьбу, ты все равно хочешь защитить ее. — Он качает головой. — Позволь мне помочь тебе кое-что уяснить. То, что я делаю с ней или не делаю — не твое гребаное дело. Я не отчитываюсь перед тобой, это ты отчитываешься передо мной. Думал, ты начинаешь это понимать, но, оказывается, ошибался. Я позабочусь об этом.