Тихоня для бабника (СИ)

– Ваша девушка слишком переживала, чуть не скатилась в истерику. Пал Иванович решил дать ей седативное. Вот она и уснула. За маму очень переживает.

– Про маму мы с Пал Ивановичем поговорим, я правильно понимаю, что это лечащий? – дождавшись кивка, продолжил: – Почему Уля в коридоре?

– Упрямая она у вас очень, – недовольно поджала губы, – никого не слушала и от палаты матери не отходила. А ее ведь как пациентку уже хотели оформить! С нервным срывом!

Не обращая внимания ни на откровенно-оценивающий взгляд медсестры, которым она сравнивала меня и Улю. Ни на то, что девушка явно нервничала, как бы ее не застукали тут в коридоре вместе со мной, наклонившись, легко поцеловал Романову в висок.

– Упрямица, – шепнул ей, накрывая тонким одеялом, комком сбитым в ногах Ульки.

– Так, последний вопрос, где найти Павла Ивановича и вы быстро уходите, делая вид, что знать не знаете, как я сюда попал, – кинул насмешливый взгляд на медсестричку.

– В ординаторской. Фамилия Елисеев. Вам до конца коридора и направо.

Быстро протараторила девчонка и сорвалась с места, будто за ней кто-то гнался.

Можно подумать, что на камерах не видно, кто тут шлялся и что делал. Хотя, может, и не видно, экономию никто не отменял, даже если больница финансируется из федерального бюджета.

Не удержавшись, еще раз коснулся губами нежной кожи, и отправился искать лечащего врача мамы Ульяны. Судя по состоянию моей девушки, – интересно, сама она об этом когда узнает? – новости меня ждут не очень радужные.

С Павлом Ивановичем Елисеевым разговор вышел продуктивный. Эмоциональный, громкий и весьма продуктивный. Мужик – кремень, кроме отца, меня больше никто вот так парой слов не мог поставить раком, а этот доктор с видом старика Хоттабыча из старого фильма – смог. Но таки у нас получилось договориться, каким бы я ни был балбесом, по словам друзей, но равнодушно ждать, сможет ли сердце женщины само справиться с нагрузками или она не доживет до запланированной операции, я не собирался. И мне как бы глубоко начхать, что я не прихожусь ей прямым родственником и не могу принимать решение о срочной платной операции.

Ну, это мы еще посмотрим, кто и как решения будет принимать, главное, сейчас меня заверили, что даже если оперировать Оксану Сергеевну Романову, сначала нужно подавить криз и понаблюдать пару дней за ее состоянием. Так что примерно неделя времени для принятия решения у нас есть. Уле об этом знать вообще не обязательно, а мне для решения вопроса, боюсь, может понадобиться больше времени, чем пару минут для подписания договора и еще пары минут для перевода денег. Не родственник. Бюрократы хреновы!

Ульку я в полусонном состоянии на руках забрал из больницы.

– Девушке нужен покой и присмотр, – ворчал я, сидя за рулем, и то и дело посматривал на Ульку. – Слышал, Зевс, тишина и покой! То есть ты, морда хитрая, будешь кушать сухой корм!

Зевс, будто поняв о чем речь, укоризненно посмотрел на меня и, просунув морду между передними сиденьями, попытался лизнуть щеку дремавшей Ули.

– Уйди на место, – шикнул на пса, – потерпишь неделю на сухпайке… И я, кажется, тоже.

Представив себе, как мы с Зевсом вечером уныло смотрит на мешок с собачьим кормом, в первый раз за последние несколько часов позволил себе улыбку. Боже ж мой, и как это я раньше выживал без домашних ужинов, приготовленных заботливыми руками Ульяши?

***

– Давай, маленькая, идем домой, – осторожно подхватывая девушку на руки, пытался вытащить ее из машины не разбудив.

Рядом терпеливо ждал Зевс, в кои-то веки ведя себя как приличный пес. Стоило прижать Улю к себе и осторожно хлопнуть дверью машины, как мою шею обхватили две тонкие руки, а щеку обдало теплым дыханием. Спряталась.

Хотя с учетом того, что одеть нормально на нее пуховик не получилось, и он был лишь в роли одеяла, не удивительно, что Уля прячет нос, на улице совсем не май месяц. Быстро дойдя до подъезда и проявив чудеса эквилибристики – открыл входную дверь. Дело осталось за малым: преодолеть лифт и попасть в квартиру. Там я спокойно смогу уложить девушку в кровать и заняться решением возникших проблем.

Лифт, ключ, дверь, скинуть обувь и вот Уля уже обнимает подушку в гостевой спальне, а ее губы тихо шепчут:

– Мама…

Черт! Сердце кровью обливается от вида хрупкой фигурки, так крепко прижимающей к себе подушку. Успокоительное, видимо, было очень сильным, раз Романова так толком и не проснулась, но переживать она умудряется даже во сне.

Не выдержав, наклонился над девушкой и, убрав с лица разметавшиеся волосы, тихо шепнул:

– Спи, Уль, с мамой все будет хорошо, обещаю.

Поцеловав ее в уголок губ, быстро вышел из спальни. Надеюсь, мои вольности Ульяша не вспомнит. Ей сейчас не до этого, а я по-другому просто не мог.