Тихоокеанский водоворот

Питт пополз по палубе, держась фальшборта, ис­пользуя спасательные шлюпки как прикрытие. Он был уверен, что в маузере остались последние патро­ны. Рука его угодила во что-то влажное и липкое. Не глядя, он понял, что это. Полоска стала своеобразным указателем в темноте; он пошел вдоль нее. В некото­рых местах она расширялась в лужицы. И закончилась у неподвижной фигуры лейтенанта Стенли, офицера гидроакустической службы.

Питта охватил страшный гнев, но мозг работал четко и точно. Лицо застыло в бессильной ярости: он ничем не мог помочь Стенли. Питт заставил себя пой­ти дальше; им двигала непонятная подсознательная убежденность в том, что Боланд еще жив. Он остано­вился и прислушался. И прямо перед собой услышал приглушенный стон.

Питт почти наткнулся на него, прежде чем уви­дел. Боланд полз на животе, волоча тело по палубе, из его плеча торчало четырехфутовое древко гарпуна. Голову он опустил, кулаки сжал; футболка на плечах и груди промокла от крови.

Он посмотрел на Питта туманным взглядом, лицо было искажено от боли.

—   Вы вернулись?

—   Потерял голову, — с напряженной улыбкой ска­зал Питт. — Соберитесь: я выдерну гарпун. — Он су­нул маузер за пояс и более удобно прислонил Боланда к фальшборту, постоянно оглядываясь, не показались ли новые убийцы. Взялся за древко обеими руками. — Приготовьтесь. На счет три.

—   Быстрее, садист! — велел Боланд; его глаза бы­ли полны боли.

Питт взялся крепче и сказал:

—   Раз.

Поставил ногу Боланду на грудь.

—   Два.

Собрался с силами и резко дернул. Красное от крови древко выскользнуло из плеча Боланда.

Боланд со стоном рухнул ничком. Потом снова оперся на переборку и остекленелыми глазами посмотрел на Питта.

—   Сукин сын! — пробормотал он. — Вы не сказа­ли «три».

Глаза его закатились, и он потерял сознание.

Питт бросил древко, с которого капала кровь, за борт и взвалил безжизненное тело Боланда на плечо. Низко пригнувшись, он побежал, быстро, насколько позволяли тяжесть его ноши и подгибающаяся нога; люки грузовых трюмов и погрузочные краны он ис­пользовал как укрытия. Дважды он замирал, отчетли­во слыша в тумане шаги. Ошеломленный, теряя силы, он заставлял себя идти, зная, что, если не поднимет вертолет с палубы «Марты-Энн», погибнут еще один­надцать человек. Дыхание, когда он добрался до вер­толетной площадки, вырывалось у него болезненны­ми толчками.

—   Питт идет, — выдохнул он так громко, как по­зволяли измученные легкие.

Сильные руки лейтенанта Харпера сняли Боланда с плеча Питта и перетащили бесчувственного коммандера в кабину. Питт достал маузер из-за пояса, прицелился в сторону носа и стрелял, пока на палубу не вылетела последняя гильза. Тогда он поднялся в кабину и сел на место пилота, уверенный, что сделал все возможное.

Не закрепляя ремень безопасности, он осторожно начал увеличивать обороты, пока грохот вращающих­ся лопастей не стал очень громким, а посадочные са­лазки не оторвались от площадки. Вертолет поднялся в тумане на несколько футов, Питт чуть накренил его и покинул «Марту-Энн».

Отлетев от корабля, Питт не отрывал взгляда от указателя поворота и крена, пока маленький шарик не застыл в центре шкалы. «Где небо? — мысленно кри­чал он. — Где? Где?»

Неожиданно небо открылось. Вертолет вылетел в освещенное луной пространство. Питт набрал высоту, рев винтов перешел в вой, и машина, как летящий домой альбатрос, выровняла алюминиевый клюв и погналась за своей тенью, приближаясь к далеким зе­леным пальмам Гавайских островов.

Глава 12

Генри Фуджима, последний представитель уми­рающей династии, был из четвертого поколения японо-гавайцев. Его отец, отец отца и отцов дед — все были рыбаками. Сорок лет в хорошую погоду Генри на самодельном сампане упрямо ловил тунца. Теперь флот сампанов, многочисленных на Гавайях на про­тяжении многих лет, исчез. Растущая конкуренция со стороны международных рыболовецких компаний и рыболовов-любителей сделала свое дело. И только Генри протыкал своим бамбуковым шестом верхнюю кожицу великого Тихого океана.

Он стоял на кормовой банке своего маленького суденышка, прочно упираясь босыми ступнями в древесину, за много лет выпачканную тоннами пойман­ной рыбы. Забросив удочку в утренние волны, он ду­мал о днях, когда рыбачил с отцом, с тоской вспоми­нал угольный запах японской жаровни-хибачи и смех, с которым бутылки передавали от сампана к сампану: лодки на ночь останавливали и привязывали. Он за­крыл глаза и увидел лица давно умерших людей, ус­лышал навеки умолкнувшие голоса. А когда открыл, увидел пятнышко на горизонте.

Он смотрел, как пятнышко растет и превращается в корабль, большое старое корыто, идущее по морю. Генри никогда не видел, чтобы старое торговое судно резало волны так быстро. Судя по белой пене, доста­вавшей до иллюминаторов, скорость корабля при­ближалась к двадцати пяти узлам. И тут он замер.