Тилль

Если достаточно упражняться, это получается неплохо. Кто по-настоящему знает голод, знает, и как придушить его на некоторое время. Надо изгнать из себя всякое представление о съедобном, сжать кулаки, взять себя в руки, не допускать мыслей о еде. Вместо этого можно думать о жонглировании — упражняться полезно даже мысленно. Или можно представить себе, как идешь по канату, невероятно высоко, над вершинами и облаками. Мальчик мигает, не отводя глаз от догорающего костра. От голода становишься легче. Глядя на красные искры, он представляет себе, что видит под собой яркий день, что его слепит солнце.

Неле кладет голову ему на плечо. Брат, думает она. Он — все, что у нее осталось. Она думает о родном доме, который больше не увидит, о матери, которая редко была весела, об отце, который бил ее больнее, чем Пирмин, о братьях, сестрах, батраках. Думает о жизни, которая ждала ее: сын Штегера, работа в пекарне. Конечно, она не позволяет себе думать о хлебе — но теперь, подумав о том, что думать о нем нельзя, она все же не удержалась, и вот она видит перед собой пышную буханку, вдыхает ее запах, чувствует мякоть между зубами.

— Перестань! — говорит мальчик.

Она смеется: и как он только догадался, о чем она думает. Помогло, хлеб исчез.

Пирмин кренится вперед. Лежит на земле тяжелым мешком, храпит, как животное, спина вздымается и опускается.

Дети обеспокоенно переглядываются.

Холодно.

Скоро огонь угаснет.

Великое искусство света и тени

Адам Олеарий, готторпский придворный математик, куратор герцогской кунсткамеры и автор повествования о преисполненном испытаний посольстве в Московию и Персию, из которого вернулся за несколько лет тому назад практически невредимым, обычно не лез за словом в карман, но сегодня волнение мешало его речам. И немудрено: на него пристально смотрел, окруженный полудюжиной секретарей в черных рясах и чудесным образом не согбенный грузом своей невероятной учености, не кто иной, как отец Афанасий Кирхер, профессор римской коллегии.

Хоть они увиделись впервые, но обращались друг к другу, будто знакомы полжизни, как это принято среди ученых. Олеарий осведомился, что привело сюда досточтимого коллегу, намеренно не уточняя, имеет он в виду Священную Римскую империю германской нации, Гольштейн или возвышающийся за ними замок Готторп.

Кирхер помолчал, будто извлекая ответ из глубин своей памяти, а затем тихим и несколько тонким голосом ответствовал, что покинул Вечный город, преследуя ряд целей, важнейшая из которых — поиск медикамента от чумы.

— Господь сохрани, — сказал Олеарий, — неужто в Гольштейн снова пришла чума?

Кирхер не ответил.

Олеария сбивала с толку юность собеседника: трудно было поверить, что этот человек с такими мягкими чертами лица решил загадку магнетизма, загадку света, загадку музыки, а поговаривают, что и загадку древнеегипетских письмен. Олеарий осознавал собственную значимость, и никогда не слыл чрезмерно скромным. Но в присутствии Кирхера ему грозил отказать дар речи.

Само собой разумелось, что ученых мужей не смущают религиозные различия. Почти четверть века назад, когда начиналась великая война, было иначе, но с тех пор многое изменилось. В Московии протестант Олеарий сошелся с французскими монахами, и ни для кого не было секретом, что Кирхер переписывался со многими учеными кальвинистами. И все же только что, когда Кирхер между делом упомянул гибель шведского короля в битве при Лютцене, поблагодарив при этом Господа за милость его, Олеарий с великим трудом удержался и не сказал, что гибель Густава Адольфа есть катастрофа, в коей всякий разумный человек увидит дьявольские козни.

— Вы говорите, что желаете излечить чуму, — прокашлялся Олеарий, так и не дождавшись ответа. — И что прибыли для этого в Гольштейн. Значит, в Гольштейн вернулась чума?

Кирхер снова помолчал, созерцая свои ногти, что, видимо, составляло у него привычку, а затем ответил, что он, разумеется, не стал бы отправляться сюда в поисках средства от чумы, если бы здесь бушевала чума, ведь очевидно, что именно там, где чума есть, средства против нее нет. Милость Господня столь велика, что ученым нет никакого резона подвергать опасности свою жизнь в поисках медикамента, а следует отправляться именно туда, где болезнь не встречается. Там и только там можно найти то, что согласно силам природы и Божьей воле противодействует болезни.

Они сидели на единственной сохранившейся каменной скамье замкового парка и обмакивали сахарные палочки в разбавленное вино. Шестеро секретарей Кирхера стояли на почтительном отдалении, завороженно наблюдая за ними.