Тимкины крылья

От дебаркадера к вбитой на берегу свае тянулся стальной, в палец толщиной трос. Руслан осторожно поставил на трос ногу. Трос провисал и раскачивался. Внизу, между песчаным берегом и бортом дебаркадера, плавали апельсиновая кожура и грязные щепки.

Балансируя руками, Руслан скользнул по тросу и спрыгнул на берег. Взлетела сзади легкая планшетка с воткнутой в нее ромашкой. Одобрительно закачали головами женщины. Высунулась из окна буфета толстая дядя Костя, послала вслед Руслану воздушный поцелуй:

— Ягодка Русланчик! Душенька!

— Очень проворный человек Руслан Барханов, — изрек у нас за спиной Кит. — Все может. У меня отец моржей бьет. Бабушка говорит, что он, так же само, все может.

Меня подмывало обернуться и тюкнуть Кита по кумполу. Терпеть не могу умных речей, особенно когда не нужно никаких речей! Но разве этот косоглазый чего-нибудь понимает?

Руслан закурил с Коваленко по толстой сигарете с золотым кончиком и помахал нам рукой. Они отправились в сторону санчасти. Руслан все свободное от полетов время торчал у Фени в санчасти.

Глава четвертая. Герой — голова с дырой

Домой я вернулся лишь поздно вечером. Я чувствовал себя последним трусом. И с этим ничего уже было не поделать. Это как цвет волос. Вот родился я блондином и теперь буду всю жизнь блондином. Можно, конечно, перекраситься в черного, в такого, как Руслан Барханов. Только под краской я все равно останусь блондином. Каким был, таким и останусь.

Пробравшись огородами через высокую картофельную ботву, я заглянул в окно к нашему соседу. Дядя Жора сидел за столом-верстаком и что-то мастерил. В окно отсвечивало спускающееся к горизонту солнце.

Летом солнце у нас почти не заходит. Зато потом оно на всю зиму прячется. Зимой у нас такие морозы, что на улицу носа не высунешь. Пока до школы добежишь, весь инеем обрастешь.

Я стукнул в стекло. Дядя Жора оглянулся и махнул мне рукой, чтобы я заходил. Я влез в комнату и сел у стены на липовую чурку. Я всегда сижу на этой липовой чурке.

— Что ты там натворил-то? — спросил дядя Жора.

Разговаривать с нашим соседом — одно удовольствие. Если на его вопрос не ответишь, он не станет хватать тебя за горло и вытряхивать из тебя душу. Не ответил — и ладно. Значит, не хочешь.

На полочке замерла на одной ноге балерина. Был обыкновенный сучок — получилась балерина. И крокодил вон с открытой пастью тоже был сучком. Тот сучок нашел я. Мы ездили с дядей Жорой в Калининский поселок в баню. По дороге я подобрал сучок. А дядя Жора повертел его в руках, достал нож, и, пока мы дошли до бани, крокодил уже был готов.

Интересно ходить с дядей Жорой в баню. Он залазит с березовым веником в парилку и хлещется так, словно изгоняет из себя злого духа. А потом умоется холодной водой и становится таким разговорчивым, просто удивительно.

Дядя Жора сидел ко мне спиной и что-то молча строгал. Я подумал, что хорошо бы сейчас съездить с ним в баню. Вот бы где мы поговорили! И про страх, и про то, как от него излечиваться. И неужели вообще все так боятся подполковника Серкиза и своих отцов, как я? А чего я, собственно, боюсь отца? Что я, специально его графин раскокал, что ли? И потом, неужели он такой страшный, мой отец? Чего он может мне сделать? Ничего он не может мне сделать.

С реки донесся гудок «Кирилки». Идти в баню было, конечно, поздно. За стеной шумел отец. Наверно, ругал меня. А может, и Феню, если она еще не вернулась.

Я вертелся на чурке и думал: вернулась Феня или еще не вернулась? Хорошо, если она еще гуляет со своим Русланом. Тогда и мне меньше попадет.

Мы сидели с дядей Жорой в сонной тишине комнаты и молчали. За окном плыли далекие звуки баяна да волнами набегал шум со стадиона, где шел футбольный матч между эскадрильей, которой командовал Эдькин отец, и громовцами.

Чурка была маленькая. На ней долго не усидишь. Я и одним боком на ней пристраивался, и другим.

Что, интересно, получится из этой чурки? Торпедный катер? Подводная лодка? Смелые, наверно, люди служат на подводных лодках. Ничего, наверно, не боятся. Под водой ведь еще страшнее, чем в воздухе. С самолета хоть на парашюте можно выпрыгнуть. А с лодки?

Просто больше невозможно было сидеть на этой чурке. Как пытка какая. Я пересел на пол, а чуркой изо всей силы трахнул о половицу. Я нарочно ею трахнул. В тишине она грохнула, словно выстрел.

— Что это тебя заносит? — обернулся ко мне дядя Жора.

— Не заносит вовсе, — сказал я. — Вы вот не испугались. А я от неожиданности вздрагиваю, точно меня током швыряет. Я вообще… это самое… несмелый.

— Брось ты, — сказал дядя Жора и протянул мне какую-то деревяшку. — Это вот что здесь?

— Где? — не понял я.

— Да вот. Видишь? Стамеска соскочила, когда ты грохнул.

— Соскочила, — сказал я. — Так у вас и соскочит. И нечего меня успокаивать. Я же знаю, что я несмелый.

— Послушай, — сказал дядя Жора, — кончай сопли распускать. Тебе не идет.

Тогда я рассказал ему, как облил подполковника, как у меня отнялся язык и как я, позабыв обо всем на свете, в ужасе драпал сквозь кусты.