Тимош и Роксанда

Лупу открыл глаза. Ему было скверно. Логофет говорил правду: полóн у татар пришлось отбить, чтобы вернуть расположение народа, чтобы Молдавия не поднялась на своего господаря. Страна кишит разбойниками. Кому, как не ему, хитроумному князю Василию, знать, что это не разбойники, это сам народ. Его народ. И этому народу не объяснишь, что турки требуют все больше и больше, татары — требуют, казаки — требуют, и все грозят разорением. Польша требует союза против Хмельницкого. Хмельницкий требует союза против Польши, а Матей Бессараб мечтает о слиянии Валахии и Молдавии и своем первенстве. Надо платить врагам Бессараба, чтобы всякий раз земля уходила у него из-под ног. Платить нужно всем, и кажется иной раз Василию Лупу, что один он на земле плательщик. И ведь платит! Как-то все выкручивается. Щедро платит, но и виселицы ставит вдоль дорог. Десять тысяч уже стоят, и не пустуют.

Лупу позвал комнатного слугу — покрасить волосы.

С лицом человека, вершащего судьбы народа, вошел на половину Домны Тодоры устраивать неясное будущее собственной своей жизни.

Домна Тодора отбирала в ларец самые дорогие украшения.

— Прости меня, жена! — сказал ей. — Жизнь научил твоего бедного Василия Лупу чрезмерной осторожности. Но время и впрямь беспокойное. Хотели пожить в Котнаре — поживешь в Сучаве с Роксандой. Там хорошо, в Сучаве, привольно, и крепость надежная…

Он взял из ларца диадему с изумрудами.

— Какие изумительные камни! Береги эту вещицу. Она бесценна. С нее и начался господарь Василий Лупу, знаток красивых камней.

Снял с руки перстень с бриллиантом, осторожно положил в ларец.

— Возьми и это, — сел на турецкий диван, но тотчас встал. — Охранять крепость будут наемники. Я отправлю в Сучаву всю казну. В Яссах ничего нельзя сейчас оставлять. — Он улыбнулся. — Вот видишь, как я пуган! Еще и тучка не явилась на небе, а я уже укрытия от дождя ищу… Если на Сучаву нападут, не дожидаясь исхода сражения, спрячь в тайники большую часть казны и вместе с Роксандой уезжай в Литву. К Елене, к Радзивиллам.

Домна Тодора подняла на мужа спокойные прекрасные глаза:

— Все будет хорошо, князь мой!

5

Тимош и Карых сидели в курятнике у гнезда с яйцами. Наседка отошла поклевать зерна и попить.

— Сюда гляди! В середку! Видишь, смугляное!

Карых ткнул пальцем в большое, словно бы тронутое загаром яйцо. Тимош поудобнее оперся на руки и, склоня голову, приложился ухом к смугляному.

— Эка! — удивился. — Пищит!

— Верный царик! — сказал Карых. — Как оперится — подарю.

— Подари! — загорелся Тимош. — В яйце сидит, а уже — орет.

— На то он и царик! Такой петух один на тыщу! — Карых ликовал. — Первый зарю поет, а главное, где царик — там дьяволу делать нечего. Дьявол такой двор за версту обходит. Хороший чумак без царика в степь не поедет.

— Ты гляди, береги его! — Тимош уставился неподвижно в темный угол перед собой. — Очень он мне нужен, царик, на нашем дворе.

— Дьявола боишься?

— Дьяволицу.

Сердито квохча, вскочила на порожек курятника наседка. Тимош осторожно поднялся, отступил от гнезда. Наседка, почуя власть, зашлась в крике.

— Садись ты, грей!

Парубки выскочили из курятника.

— У тебя все дела, послы всякие? — Карых поглядел на младшего друга, жалеючи его. — Может, порыбачим?

— Поехали в поле из луков стрелять.

На поле были поставлены чучела в человеческий рост. Одеты как польские жолнеры. Тимош разгонял лошадь и на полном скаку пускал стрелы. Пот с него лился градом. Он поменял жупан и рубаху, поменял лошадь и опять мчался по полю, и всякая стрела его находила цель. Потом Тимош принялся джигитовать: нырял коню под брюхо, бросив стремена, укрывался с правой стороны коня, перебирался под брюхом на левую сторону, мчался во весь галоп головой вниз. Спрыгивал с коня на всем скаку и на всем скаку садился в седло.

Еще раз поменял жупан, рубаху и лошадь. И опять скакал, пуская из лука стрелы.

— Как устану, мазать начинаю, — признался Тимош, подъезжая к Карыху. — А ты чего расселся? Хочешь со мной?

— В поход?!

— В поход.

— Хе! — сказал Карых. — Кто же не хочет!

В это время со стороны Чигирина показались всадники. Тимош сразу узнал отца, рядом с отцом ехал Осман-ага, посол Турции.

Тимош мрачно покосился на Карыха. Неспроста ведь отец едет на поле, где показывает молодецкую удаль сын. И не место здесь его дружку. Но пересилил себя, подмигнул Карыху, который пока еще ничего не понял, достал из саадака убранный на сегодня лук, достал колчан, пристроил для ведения боя. Гикнул, поскакал, заваливаясь набок, повел лошадь по широкой дуге и в таком вот положении, когда и усидеть-то в седле непросто, пустил одну за другой три стрелы — все они вошли в головы чучел.

Осман-ага был родом из туркмен, его без всякого притворства восхитило искусство молодого Хмельницкого.

Тимош подскакал к отцу и его гостю, почтительно приветствовал важного турка.

— Я вижу сердара, которому, несмотря на молодые годы, по силе и по уму вести за собой большое войско! — воскликнул Осман-ага.