Тимошкина марсельеза

Репкин берёт в руки маленький голубой шарик. Он не знает, что этот шарик оставил на память клоуну Шуре Тимми. Репкин крутит этот шарик, как земной шар вокруг оси, и продолжает разъяснять:

— Со всех сторон на Советскую власть лезут враги: Антанта, белые армии и ещё всякая бандитская нечисть. Подумайте, Александр Иванович, очень прошу!

Репкин кладёт шарик на место, благодарит за чай.

После ухода Репкина клоун Шура долго сидит у стола. Уже совсем стемнело, но он не просит хозяйку зажечь лампу.

* * *

Утром Репкин положил на стол Анатолию Васильевичу свежие газеты.

— Спасибо! — Народный комиссар читал, помечая что-то карандашом.

— Анатолий Васильевич, я с вами поговорить хочу.

— Пожалуйста, пожалуйста, — сказал Луначарский и посмотрел на Репкина усталыми глазами.

— Мне, конечно, нежелательно вас огорчать… — Репкин стоял перед наркомом навытяжку. — Я в полк зачислен, Анатолий Васильевич. Сами понимаете, какое на фронте положение.

Луначарский постукивал карандашом: «Так, так…»

— Я заместителя себе нашёл…

Репкин отворил дверь, и в комнату вошла девушка в гимназическом платье и в красном платочке.

— Вот… Таня…

Таня присела в реверансе, но, спохватившись, протянула Луначарскому руку:

— Здравствуйте!

— Вы умеете обращаться с пулемётом? — улыбаясь, спросил Анатолий Васильевич.

— Если это необходимо! — Щёки у Танечки становятся пунцовыми. Она не понимает, шутит народный комиссар или говорит серьёзно.

Выручает Репкин:

— Зря сомневаетесь, Анатолий Васильевич! Товарищ Танечка не то что я. Пишет грамотно, по-немецки, по-французски разговаривает.

— Вы какой класс окончили? — спрашивает Анатолий Васильевич.

И Танечка сознаётся, что в этом году перешла в восьмой.

* * *

Простились Репкин с Луначарским сердечно.

— Пишите, если будет возможность, и берегите себя! — попросил Луначарский.

Передав Танечке клеёнчатую тетрадь с записями заданий, Репкин побежал за вещами на квартиру к Гнединым.

Сборы у Репкина были недолгие: две пары белья, бритва, затрёпанный песенник. Гитару он подержал в руках и повесил опять на гвоздь. Может, дождётся его?..

Кроме Леночки, дома никого не было.

— Прощайте, барышня, — сказал Репкин. — Уезжаю на фронт. И дедушке скажите, что воевать поехал.

Репкин постоял на пороге гнединского кабинета. Задержав свой взгляд на чугунной печке, Репкин усмехнулся. Он вспомнил, как притащил печку и вывел железную трубу в форточку.

«Коптить город! Это варварство! — возмущался Гнедин. — Я позову дворника и сломаю это сооружение… Слышите, милостивый государь!» — горячился профессор.

Репкин продолжал стучать молотком.

«Вы на меня не серчайте, Алексей Лаврентьевич! Сажу мы отмоем. А в такой стуже Бетховена играть нельзя!..»

— Да, жалко, что не простились! — вздохнул Репкин. — Я записочку оставлю Алексею Лаврентьевичу. Ну, барышня, мне пора!

— Репкин, а вас не убьют? — спросила Леночка.

— Не должно этого быть.

Репкин поцеловал Леночку и, сбежав с лестницы, уже во дворе оглянулся. Леночка стояла у окна.

— До свидания! До свидания! — кричала она.

Сняв бескозырку, Репкин помахал ей.

— Всего вам, барышня, хорошего. Дедушке кланяйтесь.

* * *

Через несколько дней Танечка доложила Анатолию Васильевичу:

— Вас дожидается уже давно один человек.

— Просите, просите, — сказал Луначарский.

— Только он… — Танечка замялась. — Он не один.

— Просите, — повторил Луначарский.

В комнату вошёл Александр Иванович. Он старательно вытер у порога свои глубокие боты и огляделся: куда бы повесить шубу?

— К сожалению, я не могу предложить вам раздеться: у нас холодновато, я сам кутаюсь. — И нарком поправил на плечах старенькое драповое пальто.

Александр Иванович, сконфузившись, сел в кресло и протянул Луначарскому свёрнутый трубочкой листок:

— Это моё прошение.

Луначарский начал читать, постукивая карандашом по столу.

Шуба на груди у Александра Ивановича приподнялась, и из-под полы высунулась лохматая собачья мордочка: «Где это мы? Кто это стучит?»

Анатолий Васильевич улыбнулся. Он даже протянул руку, чтобы погладить необычного посетителя, но Фома исчез. Его выдавало только ухо — белое с серым пятном.

— Извините, — сказал Александр Иванович. — Это мой партнёр.

Клоун Шура вытер лысину большим цветным платком и стал ждать, когда народный комиссар дочитает его прошение. Шура писал всю ночь, старался, чтобы прошение было убедительным и кратким.

— Вы знаете, что такое агитвагон? Вам будет трудно, Александр Иванович! — сказал Луначарский.

— Я решил не сразу. Не с бухты-барахты, — ответил ему твёрдо клоун Шура.

— Агитвагон — это работа почти во фронтовых условиях, — стал объяснять Луначарский, не скрывая, что добровольцев из актёрской братии мало.

— Поэтому я и прошу вас, — настаивал Александр Иванович. — И не сомневайтесь. Я знаю, что меня будут хорошо принимать. Я в цирке почти сорок лет. Я очень прошу!

И Луначарский понял, что он не сможет отказать этому просителю.

— Благодарю. И ты благодари, Фома!

Клоун Шура отвернул полу своей шубы, и Фома снова высунул свой блестящий нос.

— Желаю успеха, — сказал Анатолий Васильевич.