Тимур — сын Фрунзе

Уже из-за стола, вооружившись очками, Ворошилов нестрого погрозил пальцем, с растяжкой приговаривая:

— Товарищ лейтена-а-ант! — и, подумав о чем-то, согнал с лица улыбку. — Одним словом, Тимур, отдыхать: завтра разбужу ни свет ни заря. Поедем в одно важное место, где тебе кое-что вручу.

— Слушаюсь, — тихо сказал Тимур. Но, прежде чем уйти, проявил незнакомое упрямство — Только к вопросу о фронте я все же вернусь.

Ворошилов с минуту смотрел на закрывшуюся дверь. Потер ладонью лоб и, замедленно опустившись в жесткое кресло, углубился в чтение бумаг.

После ужина Тимур побродил по затемненным улицам, вглядываясь в черные силуэты зданий, на которые конечно же смотрел его отец, а приметив за каким-нибудь каменным забором большой особняк, слабо освещенный подъездным синим светом, невольно замедлял шаг и думал: «Не в этом ли размещался штаб 4-й армии? Нет, пожалуй, не в этом, перед тем, знаю, забор не сплошной, а фигурно сложенный из кирпича». Улицы пустынны, спросить не у кого, и он повернул назад.

Возвратившись в «обитель» маршала, он увидел: постелили на диване, а какой-то майор сказал, что Климент Ефремович вернется поздно и велел передать, чтобы он его не дожидался, ложился спать.

Долго не мог уснуть. В голову лезли невеселые мысли, даже заподозрил, что, чего доброго, кадровики предупреждены — такого-то направить не в действующую армию, а в какую-нибудь тыловую авиачасть. От одной такой мысли обдавало жаром, хотелось немедленно встать и протестовать. Успокоившись, подумал: «Нет, Климент Ефремович не такой…» Сразу стало легче, диван куда-то сместился, поплыл…

Зимний рассвет еще не тронул широких окон, а они уже были на ногах. До завтрака спустились вниз, сели в черный приземистый лимузин и помчались по полутемным, пустынным улицам. В свете приглушенных синей бумагой фар дымилась густая поземка.

«В какое «важное» место мы едем и что это за «кое-что»? — размышлял Тимур, откинувшись на заднем сиденье. Допытываться не стал — не в правилах. — Раз Климент Ефремович не счел нужным уточнять, значит, так надо».

Свернули в неширокую, всхолмленную придорожными сугробами улицу и вскоре остановились у небольшого дома.

— Приехали, — сказал Ворошилов и, прихватив кожаную полевую сумку, вышел из машины.

Тимур — следом. Несмотря на ранний час, в доме не спали: из приоткрытой почему-то парадной двери просачивался свет. Впрочем, узкая вертикальная полоска света тут же исчезла — то ли лампу загасили, то ли притворили дверь.

— Здесь обычно принимают посетителей в иное время, ближе к полудню, но нам с тобой недосуг — сразу же после завтрака вылетаем в Москву. Вот и сделано исключение. Более того, как вижу, нас ждут.

«В Москву!» И тело, несколько расслабленное от езды в удобной машине, взбодрилось. Ворошилов осветил карманным фонариком табличку сбоку дверей, Тимур прочитал: «Музей Михаила Васильевича Фрунзе…»

Остатки утренней расслабленности окончательно улетучились. Ни стучать, ни звонить не пришлось: на звук подъехавшей машины быстро среагировали, и дверь распахнулась.

— Добро пожаловать, Климент Ефремович и Тимур Михайлович! — приветствовала ранних гостей из ярко освещенного коридора сухонькая старушка в архаическом, со шнурочком, пенсне.

Она провела ранних посетителей в первую комнату и, показав на вешалку-рогулю (наверняка специально поставленную в простенке), не без гордости предложила:

— Прошу… У нас всегда тепло.

И тотчас на рогульках по-домашнему разместились маршальская бекеша с седоватой папахой и лейтенантский реглан с дымчато-синей шапкой-ушанкой.

Женщина нерешительно спросила:

— Осмотр с экскурсоводом или… сами?

— Сами, сами! — поспешил предупредить ее Ворошилов и вынул из полевой сумки плотный бумажный сверток. — Мы долго не задержимся. Так что доверьте нам на полчаса ваши тихие, светлые и теплые комнаты.

Женщина, придержав пенсне, наклонила голову и неслышно вышла.

Медленно двинулись от планшета к планшету, от витрины к витрине. Тимур внимательно разглядывал снимки — все знакомые, словно он уже побывал здесь когда-то.

«А вот эту фотографию вижу впервые», — отметил он, всматриваясь в лица изображенных: отец с двумя товарищами по Петербургскому политехническому институту; стоит независимо, студенческая шинель нараспашку, руки в карманах, а на ногах великоватые, словно с чужой ноги, ботинки.

— Любопытный снимок, — сказал Ворошилов. — И знаешь чем? На нем твоему отцу столько, сколько тебе сейчас… Он здесь как бы твой ровесник.

— Да, в четвертом году снят.

— Именно с того времени и началась его славная биография большевика. И ты — его девятнадцатилетний ровесник — тоже начинаешь свою биографию славно — стал кадровым военным.

Пошли дальше, переходя из комнаты в комнату. Когда проходили мимо бюста Фрунзе, Климент Ефремович придержал Тимура: