Тина

«…Я, может, сам себя клеймил и казнил без тени жалости. (Водкой? – мелькнуло у меня в голове.) Потом принял решение и успокоился, раз не мог тебе соответствовать. Любим мы одних, женимся на других, спим с третьими. И в постели-то мы с ними только для того, чтобы лишний раз убедиться в собственном одиночестве. Это по типу: думаем об одном, говорим другое, делаем третье. Одна и та же схема. Это и есть закон жизни, а счастье – лишь исключение из него… Не обстоятельства меня выбирали, я сам подчинялся их жестокой воле». (Кто бы мог подумать!)

Еще сказал, что «устал греться у чужого огня», мол, быстро приедается даже самая самоотверженная забота нелюбимого человека, что среди развалин его жизни сияющим памятником надежды всегда стояла только я. И он пошел бы за мной, куда мне вздумалось бы, доверяя мне слепо и безгранично. Я всегда притягивала его, влекла неудержимо, и он предпочел меня всем женщинам мира. Готов был в лепешку для меня разбиться, потому что во мне была вся его жизнь. И это не обсуждается.

Он даже застонал при этих словах и сморщился, как от резкой боли, весь как-то осел, скукожился. Я еще подумала тогда: «Не нужна мне твоя любовь. Она гроша ломанного не стоит». Но испугалась за него: «Не прихватывает ли сердце?» Потом мысленно отметила для себя без всякой насмешки: «Привирает насчет готовности». От его объяснений в любви в тот момент у меня, наверное, был такой вид, точно я нос к носу столкнулась с живым динозавром.

Еще Кирилл говорил, что каждый сам творец собственных несчастий. Представляешь, мои слова повторил! И знаешь, что под занавес выдал? Конечно, не прямо в лоб, а с загогулинами. Мол, хочу прояснить некоторые обстоятельства… «Я не сразу понял, что меня в тебе поразило, гнал от себя всякую мысль о тебе. Понимал, что недосягаемая, окруженная «ледяной стеной своих совершенств». Сколько раз пытался объясниться, но каждый раз что-то останавливало. Наверное, страх быть осмеянным. Все мерещились твои насмешливые глаза. Поэтому все носил в себе, испытывал жгучую зависть к твоим мужьям. Я был недостоин тебя, недосягаемая моя, но и они все как на подбор не стоили тебя . Прости, что взялся чесать языком на их счет».

Я хотела пошутить, мол, говори скорее, а то успею состариться, но язык не повернулся. Кирилл утверждал, что без меня ничего в этой жизни не приобрел, а только терял. Все у него разладилось. Говорил, что я его просто околдовала, и за всю жизнь он так и не сумел избавиться от наваждения. Рассказал, будто бывал на седьмом небе, когда я удостаивала его своим присутствием в их доме, терпел от меня любую критику, покорно замолкал, потому что она для него была музыкой. Он видел и слышал только меня. Фоном всей его жизни звучал мой голос… И до сих пор он передо мной коленопреклоненный… И теперь, когда каждый день приходится сталкиваться с возможностью и… неизбежностью смерти, он наконец нашел в себе силы исповедоваться.

Я молча слушала. «Эта исповедь – последний грех стареющего «гения?» Прошлые чувства не могут быть предметом обсуждения и осуждения. Давай, продолжай, раз уж начал, – думала я с неопределенным, смешанным чувством. – Только твоя любовь ко мне – это твоя идея-фикс. Отмазка неудачника. Надо было жить мудростью и опытом, а не фальшью и фантазиями. Надо жить, даже если ты на краю…

Выдаешь желаемое за действительное. Оправдание своим неудачам придумал. Не умеешь ты любить. Да и не в те двери стучался». А он понес чушь о том, что постоянно натыкался и ненавидел эту беспомощную, виноватую, сочувствующую улыбку жены и ее патологическую честность. Что она, живя в выдуманном ею иллюзорном мире, упрямо верила, что если быть хорошей, то все ее будут любить. Она словно из девятнадцатого века…

Меня покорежили слова Кирилла о Тине. Кому выдвигает обвинения! Человеку с небесной душой! Мои мысли о нем балансировали на грани дерзости. Но на тот момент я решила, что не всегда стоит подлецу говорить в глаза, что он подлец, а дураку, что он дурак. Все-таки человек только из больницы. А может, я просто не смогла после его признания гнать обычную пургу. Язык не поворачивался обругать его. Это было бы совсем уж бессердечно. Хотя в моей ситуации он бы, наверное, ни перед чем не остановился. Я слушала его и тем пыталась выиграть время на то, чтобы привести свои мысли в порядок.

«Идеалистические воззрения не помешали Тине в реальном мире остаться порядочным человеком… А Кирилл… Какая Инна все-таки разная. В этом я тоже вижу ее некую особую талантливость», – неожиданно подумалось Жанне.

– А Кир все свое талдычил: «Мол, теперь не имеет значения кто кому врал, какие были страсти. Что было – давно быльем поросло, и все же… Вот ты такая резкая, жесткая, а я все равно, как нетрудно догадаться, люблю тебя. Парадокс? Если, условно говоря, каким-то немыслимым путем ты полюбила бы меня… если бы дала хоть малейший повод, хоть ничтожнейший намек, я не упустил бы возможность… Не за что мне было зацепиться.