Тина

А ты любила определенность. Да и глаз у тебя наметанный. Хотя взгляды наши отчасти совпадали… Ты никогда не полагалась на чьи-то бескорыстные, добрые чувства в силу их зыбкости, ненадежности… Слишком часто нас обманывали, пусть даже не назло, а по беспечности… Да и я выглядел не лучшим образом. Попал в яблочко? К тому же еще эти мои глубокие внутренние комплексы, идущие из детства. А я голову от тебя потерял… По большому счету ты презирала меня. Ты даже не соблаговолила выслушать меня. Я отчетливо помню тот вечер. Ты ему не продала особого значения, а я надеялся. Все могло сложиться иначе, и я не пустился бы во все тяжкие… Я был подавлен твоим брезгливым безразличием».

«Когда это было? Не помню никаких объяснений! Был разговор. Но, мне тогда и в голову не пришло, что за непонятными, высокопарными нескладными, нервными словами может стоять изломанная судьба. Ужас в том, что я на самом деле дразнила его, не зная, что режу по живому, – переживала я молча. – Теперь-то мне понятно его поведение, все сходится… Он тогда явился ко мне в общежитие при полном параде. В галстуке! Предлагал вместе рвануть «на юга». «Что за наезд? – думала я тогда. – Это при его-то нищете? Где взял деньги? Украл? Чистейшей воды авантюра, бред».

Боже, как же все перемешано в котле жизни!.. Ну так вот, Кирилл продолжал:

«В прошлом теперь ничего не подправишь, не подчистишь, не изменишь. Если по-хорошему, надо было давно объясниться. Ладно, проехали! Все надоело, обрыдло. Постарел. Замучило болезненное ощущение быстро ускользающего времени, стал чувствовать с острой волчьей тоской, как мало осталось мне ярких мгновений даже таких, что бывают под градусами».

И был у него при этих словах слегка безумный отсутствующий взгляд несчастного непризнанного гения.

Потом превозносил и славил меня. Говорил с мелодраматичным надрывом. Позволю себе заметить: я не любительница подобных сцен. Честно говоря, мне даже не хотелось его как-то утешить. Меня даже познабливало от его признаний. Поперек горла мне были его прошлые воздыхания. Хотелось заорать в истерике: «Я уже не могу спокойно слышать твое имя! Пойми, слово «любить» не бывает в повелительном наклонении! Опять блефуешь? Что ты ко мне привязался? Это твои проблемы, прекрати ерничать».

В общем, ахинею Кир нес. Заговорил меня до потери пульса. Вот приспичило! Буквально смаковал свои чувства ко мне. Виноватить меня решил? Думал, паду ниц пред ним? Его пылкие излияния ничего не говорили моему сердцу. Я слушала и пыталась уверить себя, что все это только слова, пустые фантазии неудачника. Едва ли не окрысилась на него. Мол, ноги моей теперь больше не будет в вашей квартире. А во рту наждачная сухость и язык словно прилип к нёбу. Нестерпимо ныл затылок, и казалось, что голова вот-вот взорвется. Я будто зависла в каком-то болезненном промежуточном состоянии.

«Устроил Кирилл Инке балаган. Если счастье замаячило у горизонта, надо было гнать дурные мысли и бежать за ним, задаваться целью и добиваться ее, а не распускать слюни и с горя бухать. Его любовь к Инне, тоже своего рода проявление эгоизма, – беспощадно подумала Жанна, почувствовав неприятный холодок в груди. – Надеялся стать дополнением к сильным качествам этой женщины? Губа не дура… Меня не проведешь. Гнать от себя таких кавалеров надо, чтобы и другим неповадно было. Правильно Инна поступила, нечего приваживать альфонсов. Такой, и добившись любви, не будет в услужении», – поздравила она себя с собственной проницательностью и тут же подумала: «Ну и словечки из меня полетели! Откуда они? Я же не вращаюсь в примитивном пространстве незрелой молодежи и не общаюсь с подонками».

– Кирилл говорил мне о своей любви, но так словно меня не было рядом. Он будто напрочь забыл обо мне, даже ни разу не посмотрел в мою сторону, и только слезы текли по его бледным исхудавшим щекам. Он утверждал, что «только раз в жизни был счастлив, когда влюбился в меня и даже готов был покончить с собой, воображая, будто держит меня в своих объятьях. Хотел навечно остаться в этой сладкой мечте, чтобы умереть счастливым и больше ничего не испытывать. Лучшего для себя не мог придумать. Но судьба, видно, давно наметила и определила ему другую дорогу».

«Здравый смысл перевесил или струсил?» – вклинилась я в его исповедь с ехидным замечанием.

Еще говорил, что даже присягал на верность вечно состоять при мне, но разочаровался в рыцарстве. Вот, мол, до чего дошел. Всю жизнь пребывал в любви, но она не окрыляла, а убивала его. Меня передернуло от его последних слов: «Опять жалобит, опять оправдывает себя?» Я рассердилась, но подумала: «Пусть говорит, а то, неровен час, у него окончательно шарики за ролики зайдут».