Тёмная сторона

Встал — вокруг темно, как в жопе негра. Только Генычев сарай я по запаху всегда узнАю. И сориентируюсь запросто, потому как сортир для самоубийц вместо Полярной звезды. Куда как проще: выход налево от полюса вони…

Дверь, конечно, заперта. Ну да не беда: порылся в железках минуты две, нашарил топор… и тут меня кто-то холодной-холодной рукой за плечо придержал и спрашивает:

— Далёко собрался, Дневной?

Я чуть в штаны не напустил. Шарахнулся от ТОГО — да в стену врезался, аж искры из глаз брызнули. ТОТ тихонько хохотнул, щёлкнул пальцами, и сарай осветился. Очень странно — серебряным светом, похожим на лунный, но не совсем, и откуда он идёт — непонятно. Вроде бы сам воздух засветился.

Тут я увидел: стоят передо мной три упыря. Все трое в чёрном, рожи иссиня-бледные, а губы — ярко-красные, и глаза горят, как звёзды. Один — Геныч, один какой-то незнакомый, а между ними — Мастер.

Его я первым узнал, даже прежде Геныча. Я его ещё в лесу намертво запомнил, и сейчас, ЕСЛИ ЧТО ВДРУГ, узнаю. Да если бы и не запомнил, понял бы, что это — Мастер. Вроде бы и ростом был пониже, чем оба других, а кажется — выше. Слева на поясе шпага висит в ярких серебристых ножнах. И светится какими-то чёрными лучами: и не видишь их, а чувствуешь, что они есть. Причём от Мастера — особое свечение, от шпаги — особое. Видно, что они — Мастер и шпага, точнее, тварь, которая шпагой прикидываются — хоть и вместе, но каждый сам по себе. И кто из них важнее — ещё вопрос…

Мастер улыбнулся, шагнул чуть вперёд и говорит:

— Скоро ты будешь не хуже нас видеть в темноте. Клянусь светлым ликом Луны, что, соприкоснувшись с Миром Ночи, ты уже не захочешь возвращаться в жгучий безжизненный День, даже если тебе представится такая возможность. Ты услышишь, как поют навьи, купающиеся в волнах северного ветра. Услышишь музыку зыбких детей тумана и шёпот тьмы. Ты узнаешь, как пахнет кровь наших жертв — Дневных, и единожды попробовав, не захочешь более другой пищи.

Я и говорю ему:

— Думаешь, мне это надо?

А он отвечает:

— Может быть, тебе действительно не нужна вечная жизнь во всеблагом лоне Ночи. Что ж, выбор есть всегда и у всех. Даже у Дневного, вмешавшегося в дела Ночных и причастившегося их тайн. Выбор богат: вступление в Ночное Братство или смерть.

— Так с этого, — говорю, — и надо было начинать! — и без замаха рубанул Геныча по ногам — он с левого краю стоял, как раз там, где я решил прорываться. Друг детства завопил, но почему-то не упал сразу. Тогда я ему поперёк рожи рубанул, он и с копыт долой. Второй, что слева от Мастера стоял, на меня как рысь сиганул, только я присел, и он надо мной пролетел и об пол грянулся. Пока он после приземления чухался, я ему хребет перерубил.

…Милое дело, скажу вам, когда клинок в живую плоть врезается, и ты чуешь, как она подаётся, как кости хрупают, точно сахарные! И кажется, что в тебя вливается сила того, кого ты грохнул. В фильме «Горец» на сей счёт не так-то много и навыдумывали…

…Тот упырь тоже завопил и по полу распластался. Я топор из него выворотил, поднялся, хотел на Мастера кинуться, чтобы его сложить: кончил дело, оботри инструмент, ха-ха! Только почему-то не кинулся. Слишком уж он спокойно стоял, и видно, что боялся меня не больше, чем ёж — голую жопу…

Посмотрел, вздохнул и шпагу потянул из ножен. Вроде медленно потянул, только вот не успел я и глазом моргнуть, как она зашипела коротко по-гадючьи и в руке у него оказалась. И кончик в метре от моего носа сияет и не дрогнет.

— Всё в порядке, друзья, — говорит Мастер — и мне: — Ты сам решил свою судьбу, Дневной. Ты мог бы стать членом Братства, но не захотел. Что ж, каждому своё. Ты загладишь свою вину, исцелив благородных Братьев, раненых тобой.

— Ага, — говорю, — я твоих гомиков полечил, сейчас и тебя вылечу — топором.

А Мастер спокойно так отвечает:

— Нет, глупый Дневной. Своей кровью. Это главное лекарство Ночных. И не пытайся острить — у тебя это плохо получается. К тому же ты меня боишься.

А я и в самом деле пялюсь на его шпагу — прямую, гладкую, сияющую так, что под ложечкой сладко и тошно ноет — и торможу. Пока Мастер трепался, я бы двадцать раз его зарубить успел. Если б не боялся.

И думаю я, что вот сейчас приблизится он ко мне, прекрасный и сильный, вонзит в горло свой серебристый клинок, спустит кровь, которая всё равно во мне без толку киснет — и станет так хорошо, прохладно, спокойно, ведь больше ничего мне и не надо… Тут я глянул Мастеру в глаза и понял, что это он на меня одурь нагоняет. Зло меня взяло. Ах ты, думаю, педик с жестянкой, ещё мозги мне будешь компостировать? Да я тебя размажу!..