Тёмное крыло

У него оставался лишь час дневного света, и он хотел вновь отправиться в путь. Он быстро поохотился среди деревьев, и его глаза и уши всегда были начеку, реагируя на звуки леса. Вокруг него кормились другие мелкие звери, но он больше не позволял себе разговаривать или слишком сильно приближаться к любому из них.

Наверное, ему также не стоило разговаривать с эквидами, но он чувствовал себя одиноко, и очень хотел побыть в компании. Ушедший от своей колонии всего лишь полдня назад — и уже одинокий. Он никогда не осознавал, насколько сильно зависел от их физической близости — от запаха и тепла их тел, дающего ему покой и уверенность. В одиночестве он чувствовал себя ужасно уязвимым, словно кто-то мягкотелый, лишённый своей защитной раковины.

Поев и отдохнув, он полетел над равнинами. Он следил, чтобы его курс никогда не пролегал слишком далеко от деревьев, на тот случай, если ему потребуется отдых.

Он заметил многочисленных наземных четвероногих — таких он видел и прежде, и никто из них не был плотоядным. Но он также заметил ещё одну диатриму. Она присела в траве, подогнув длинную шею так, что её голова едва поднималась над верхушками стеблей — у птицы был хороший обзор, но при этом она сама оставалась незаметной. Её чёрные глаза блестели на солнце, и Сумрак знал, что она следила за внезапным шевелением травы, которое означало бы движение живого существа внизу. Дрожа, он улетел.

Иногда высокая трава сменялась щёткой из короткой рыжевато-бурой растительности, а деревья и вовсе пропадали. Местность была не такой ровной. Даже сверху ему было видно, что здесь были и возвышенности, и долины. В заиленном водоёме он заметил существо, которое сначала принял за болотного ящера. Но его тело не было зелёным и бугристым. Оно было толстым, с короткой шерстью рыжеватого и белого цвета. Животное с удовольствием стояло в мутной воде, погружая в неё голову и вытаскивая полный рот мокрой водяной травы, с которой струями стекала вода.

Повсюду на равнине Сумрак замечал кости, вычищенные добела солнцем и стихиями. Некоторые были столь огромными, что он едва мог представить себе размер тех существ, которые когда-то состояли из них. Он был уверен, что эти кости принадлежали ящерам. Что же такое случилось, что заставило их всех заболеть одновременно? И почему ничего не случилось со зверями?

Солнце стояло уже у самого горизонта. Птицы кружили в небе, готовясь к ночёвке. Их вечерний хор уже оглашал воздух со всех сторон. Хотя он звучал несколько непривычно, он по-прежнему действовал на Сумрака успокаивающе. Это была своего рода стабильная и предсказуемая часть его жизни: птицы, вызывающие ночь своим пением.

Впервые за эти дни он подумал о Териксе. Он был добр к ним, пусть даже остальная часть его стаи этим не отличалась. И эквиды тоже выглядели дружелюбными. С недавнего прошлого он привык видеть в каждом существе врага — того, кто мог его обмануть или съесть. Но этот новый мир наверняка не мог быть таким уж плохим.

Краски неба начали тускнеть, но Сумрак продолжал полёт, борясь с инстинктивным желанием найти безопасное место для ночёвки. Если бы он сумел добраться до больших деревьев на дальних холмах, всё было бы хорошо. Он заснул бы там, и у него было бы в запасе целое утро на изучение этих мест. У него осталось бы достаточно времени и на завтрашнее обратное путешествие, и на возвращение к Сильфиде и своей колонии уже вечером. Он надеялся, что Сильфида не чувствовала себя слишком одинокой без него. Она прекрасно справлялась с жизненными трудностями. С ней просто всё будет в порядке.

Настала ночь. Птичий хор сменило стрекотание насекомых. Когда мир погрузился в темноту, по полям раскинулся покров тумана. Сумрак подавил в себе панику. Он напомнил себе, что ему не нужны были ни солнце, ни луна. С помощью звука он мог явить себе картину окружающего мира, гравированную на серебре.

К западу было чёрное море и его ненарушенный горизонт; к северу высились силуэты холмов на фоне звёздного неба. В полёте он начал испускать звуковой импульс с каждым выдохом. В темноте его сознания расцвели поля и целые созвездия насекомых, которые оживали. Ночь во всех своих проявлениях была такой же чёткой и ясной, как день! Через некоторое время он начал получать от этого удовольствие. Это было захватывающе, и в то же время странно успокаивало. Он чувствовал себя в безопасности и совершенно невидимым. Лишь он и ночь.

Он уже значительно преуспел в улавливании своего эха во время полёта. Впервые попробовав это, он видел лишь размытые пятна, но сейчас он, кажется, сумел синхронизировать свои звуковые импульсы, слух и дыхание, хотя даже понятия не имел, как сумел это сделать. Это работало — и это всё, до чего ему было дело.