Тёмное крыло

— Почему мы умеем это делать? — спросил он.

— Не знаю. Может быть, у моих собственных матери или отца была такая же способность. Но они никогда не говорили об этом. И я никогда не признавалась им.

— Ты боялась, что тебя будут избегать?

— Да.

— Но, наверное, есть и другие, кто тоже умеет это делать, — с надеждой сказал Сумрак. — Они все просто боятся рассказать об этом, как боялись и мы сами.

— Вполне возможно, — сказал Икарон.

— Было бы лучше, если бы все просто рассказали об этом, — выпалил Сумрак. — Тогда никому не пришлось бы волноваться из-за того, что он отличается от остальных.

Мистраль кивнула с сожалением:

— Желание быть таким же, как все, очень сильно. Оно течёт в наших венах.

— Но мне ещё кажется, — сказал Икарон, — будто внутри каждого из нас покоятся семена перемен. И никто не знает, из-за чего и когда они прорастают.

Сумрак взглянул в темноту поляны. Он чувствовал себя слегка ошеломлённым из-за тех новых вещей, которые ему довелось узнать. Пока с него было достаточно. Какая-то его часть желала, чтобы он вернулся обратно в прошлое, в то время, когда ящер ещё не ворвался в их мир. Но большей частью его взволновало переосмысление самого себя.

— Я боялся, что мог оказаться ящером, — признался Сумрак.

— Сумрак, как ты мог даже подумать об этом! — сказала ошеломлённая мать.

— Ну, думал иногда, — застенчиво пробормотал он. — Мои паруса. Они выглядят очень похожими на крылья ящера. Безволосые. И мы оба умеем летать.

— Я видел, как ты рождался, — нежно сказал отец. — И я могу ручаться, что ты не вылупился из яйца.

— Ты уверен, что прежде у нас в семье никто не летал? — спросил Сумрак.

— Ты первый, — ответила ему Мистраль.

— Но, возможно, не последний, — добавил Икарон. — Кто знает, может быть, однажды все рукокрылы будут летать и видеть ночью? Возможно, ты — первый из них.

— Не забивай ему голову такими мыслями, — отругала Мистраль своего супруга. — Пока он должен держать в тайне своё эхозрение.

— Сильфида знает об этом, — признался Сумрак.

— Ладно, будем надеяться, что она станет держать это при себе. Совершенно очевидно, что скрывать способность к полёту уже слишком поздно. Но я всё равно боюсь, что из-за этого тебя будут избегать.

— Я этого не допущу, — твёрдо сказал Икарон. — По крайней мере, пока я предводитель. Никто из нас не должен бояться отличаться от остальных. Вся эта колония существует исключительно из-за того, что наша небольшая группа посмела отличаться от остальных. Двадцать лет назад мы нарушили Договор и поставили себя не просто против одной колонии, но против всей лиги зверей. Иногда наши отличия могут сделать нас великими и открыть дорогу к лучшему будущему.

Хищнозуб возвращался к Рыщущим с гордо поднятой головой. Он не чувствовал стыда; он не крался обратно тайком, словно какой-то опозоренный зверь.

Почти два дня он держался вдали от остальных, в лесной чаще, не уверенный в своих дальнейших действиях. Что, если Пантера выдала его тайну? Вдруг Патриофелис уже в гневе? Он уже подумывал о том, чтобы бежать отсюда и искать себе новые охотничьи угодья. Но это было бы слишком дорогой платой за вину, было бы его поражением. А он поступал правильно.

Когда он зашёл в центр территории клана, солнце почти дошло до высшей точки своего пути по небу. Нежась после утренней кормёжки, фелиды наблюдали за ним с земли и ветвей. Но на сей раз в их взглядах не было ни тени восхищения, и они не смотрели ему в глаза. Он ощутил запах напряжённого ожидания.

Они всё знали.

Его шаг сбился, когда он заметил Пантеру, движущуюся в его сторону. Его сердце забилось сильнее. Она не перестала разговаривать с ним, но сейчас, проходя мимо, лишь шепнула: «Не я рассказала им. Другие видели тебя и доложили об этом Патриофелису. Я хотела, чтобы ты знал об этом».

Она пошла дальше, даже не обернувшись на него.

Хищнозуб собрался с духом, добравшись до ядовитого сумахового дерева и увидев Патриофелиса, лениво развалившегося на нижних ветвях. Когда вождь заметил Хищнозуба, он встал, но не спустился, чтобы приветствовать его.

— Ты вернулся к нам, — сказал вождь фелид.

— Да.

— А правда ли то, что мы слышали? — требовательно спросил Патриофелис.

— Правда, — ровным голосом ответил Хищнозуб.

— Ты убил дружественного нам зверя. Ты не раскаиваешься?

— Мы убиваем всё время. Личинок и насекомых.

— Эти существа ничего не значат. У них нет чувств!

— Они дёргаются, умирая. Они тоже хотят жить. Мы просто не чтим этого.

Патриофелис нетерпеливо фыркнул; доводы Хищнозуба его не впечатлили.

— Ты убил другого зверя. Это не в порядке вещей!

— Ящеры питались нами. Мы должны питаться другими существами, если хотим выжить.

— Так же ты говорил и прежде, — Патриофелис расхаживал по своей ветке на сумаховом дереве. — Но это привнесло бы в наш мир анархию. Если бы мы все охотились друг на друга, пролилось бы гораздо больше крови, чем когда на нас охотились ящеры.

— Ровно так, как и должно быть, — сказал Хищнозуб.

— Нет. Я запрещаю это.

Затем голос вождя ненадолго смягчился: