Тёмный гном

— Это… мы нашли огненного мага. Смуглого, как кора перама.

— Значит, южанин. Видимо, Мелгрик нанял его для защиты…

— И цверга, — быстро закончил Горгул. — Торговец говорит, что это он навел етунов на караван.

— Интересно, — прищурился Громак, поглядывая на воина. — А что думаешь ты?

— Ничего, — мотнул головой тролль. — На то есть вожди, чтобы думать.

— Хорошо, а что думает наш славный Морхун?

На миг Горгул запнулся. Но потом также уверенно продолжил:

— Морхун думает, что торговец прав.

— Ага, — глазки шамана озорно блеснули в темноте.

— Значицца, Морхун уже и думать научился. Разве его никто не учил, что это может быть вредно: та жижа, что у него вместо мозгов, может закипеть.

Горгул смущенно потупился: каждый в племени знал, что Морхун и Громак друг друга недолюбливали. И правильно: они олицетворяли собой две стороны одной власти.

— Лады, — Громак, отсмеявшись, махнул рукой, — я подойду, когда освобожусь. Пока чужеземцев не трогать.

Горгул кивнул и исчез, а Громак опять вернулся к созерцанию бездыханного тела.

Когда оно дернулось, затрепетали веки, шаман с кряхтеньем поднялся. Хрустнули старые кости: они все еще помнили былую силу и, если чего, Громак кое в чем мог дать и молодым фору, но в лихой молодости и могучей зрелости он мог гораздо больше. Лишь тень осталась от него. Кожа на костях.

Он тяжко вздохнул, присел рядом с человеком и принялся перевязывать незаживающие раны полосками ткани, смоченной в целебном настое. Они должны были унять боль.

Временно.

6.

Хорасу снилась могила. Его собственная. И это почему-то была не орденская усыпальница с резными фризами и рядами молчаливых каменных рыцарей. И даже гроба в ней не было. Пусть и самого завалящего, соснового, наскоро сбитого военными товарищами.

Нет, это была простая яма, в которую швырнули Хораса, обмотав грязным саваном. Как какого-то крестьянина из разоренной чумой деревни. А сверху насыпали сырой земли.

Она пахла старой кровью. И немилосердно давила на грудь, сжимала руки и ноги так, что нельзя и пошевелиться. Какое там — даже дышать он не мог. Он хотел крикнуть, но в раскрытый рот лишь лезли клубки склизких червей. Страшный отчаянный вопль бился в черепе, за глазными яблоками, словно птица в клетке. Несчастная певчая канарейка, мать ее!

Хорас резко открыл глаза. Над ним был бугристый темный потолок, покрытый узором пляшущих теней, связки трав, от которых пахло едким и раздражающим. Высушенные тельца мелких животных, раскачивающихся под потолком воняли особенно отвратно, хотя и в целом запах там, где он находился, вряд ли относился к освежающим.

Кроме того, были еще и глаза. Темно-коричневые проницательные глаза на древнем лице страшного чудовища.

У него было изуродованная страшными шрамами кожа, окостеневшие валики надбровных дуг, длинный кривой нос и тонкие растрескавшиеся хрупким шлаком губы.

— Дхар! — выдохнул Хорас.

Он попытался отодвинуться, привстав на локтях. Его взгляд зашарил по пещере в поисках чего-нибудь, что сошло за оружие. Огонь в очаге из круглых закопченных камней, пару низких лежанок, укрытых шкурами, деревянный шкаф, уставленный какими-то склянками, баночками и ступами, заваленный пучками трав и птичьих конечностей невысокий столик. Совсем рядом от паладина в деревянную колодку был воткнут нож грубой ковки с веревочной рукоятью. Он потянулся к нему.

И с ужасом понял, что сон все еще не закончился: Хорас нем мог пошевелиться, как и раньше. Он не чувствовал ничего. Кроме давящей тяжести в груди.

Тварь не спешила разрывать орденского командора. Она улыбнулась. Покачала головой. У нее был неровный бугристый череп и маленькие уши с длинными мочками, пробитыми костяными серьгами.

— Нет, я не дхар! Я — Громак, шаман племени пика Ург'Нарв, а ты в Горх-а-Нарге. А на второй твой вопрос — невысказанный — отвечу тоже — нет. Твой сон закончился, и да — ты не ощущаешь своего тела. В твоем положении, считай, это нормально.

У Громака был ровный, совсем не троллий голос, да и акцент заключался лишь в редких твердых согласных, гремящих каменным перестуком.

— У меня сломана шея? — Хорас решил не тянуть, а сразу узнать всю правду, какой бы горькой она не была. Если же он был прав, то мог попросить у тролля удар милосердия, оборвав никому не нужную жизнь жалкого обрубка. Пусть другие сражаются за Свет. Да, дхар дери, за все, что угодно. Он сам уже отвоевался.

— Эх, — старый шаман почесал грязным ногтем мясистый кончик выдающегося шнобеля, свисавшего морщинистым огурцем с грустной физиономии, — если бы все было так просто, то я не сидел бы здесь с тобой и не возился, как с Морхуном, когда того поднял на рога безумный козлотур. Уж поверь мне, в этом случае я мог озаботиться о милостивой смерти. На острых скалах пика Ург'Нарва умирают почти без мучений. Но, как видишь, ты до сих пор жив, а я разговариваю с тобой.

— Уж спасибочки! — скептически хмыкнул Хорас.

Ему почему-то смерть от падения на скалы больше не казалась такой уж соблазнительной. Все-таки, шея цела, и, значит, не все потеряно — все остальное зарастет и окрепнет.