– Если ты этого не делала, – повторяет он безо всякого выражения, – то я не могу позволить тебе подвергнуться опасности просто так. Кто-то должен прикрывать тебя.
Прикусываю внутреннюю поверхность щеки, чтобы не ляпнуть какую-нибудь глупость. Во рту появляется привкус меди, и я понимаю, что укусила себя до крови. У меня возникает дурацкое, безумное побуждение сказать ему, что я сделала все то, в чем меня винят, и крикнуть, чтобы он отвалил на хрен и отпустил меня. Я знаю, что сейчас это было бы самым милосердным. Нынешняя ситуация рвет его на части. Я вижу это по тому, как осторожно он движется, как будто ему приходится продумывать каждое свое действие, каким бы обыденным оно ни было. Мы внушили друг другу мысль о том, что сможем преодолеть все это, а теперь… теперь мы просто не можем.
– Порекомендуешь кого-нибудь? – спрашиваю я его.
Сэм кладет вилку и откидывается на истертую пластиковую спинку диванчика. Он смотрит мне прямо в глаза, но впервые за все время я ничего не могу в них прочитать. Сплошной контроль, ничего на поверхности.
– Я мог бы порекомендовать многих, – говорит он. – Но никого достаточно надежного, чтобы ты не обдурила его.
– Сэм…
– Нет. – Это тихий, но резкий приказ, и я вижу пламя, вспыхнувшее в глазах Сэма при этом коротком слове. Подавленную ярость. – Если ты лжешь мне, клянусь богом, я уйду и оставлю тебя умирать, потому что именно этого ты и заслуживаешь. Понятно?
Мне следует сказать ему, чтобы он просто уезжал прочь, немедленно. Я знаю, что должна сделать это. Сэм – хороший человек, которому пришлось пройти трудный путь. Но я могу быть либо честной и жестокой, либо доброй и лживой.
Он не поблагодарит меня за такую доброту. И правда заключается в том, что он мне нужен.
– Я не стала бы лгать тебе, – говорю я совершенно искренне. – Я никогда не помогала ему. И никогда не буду. Я хочу, чтобы он умер. И ты можешь помочь мне добиться этого.
Сэм не моргает. Не шевелится. Я вижу, что он ждет, не разглядит ли во мне какой-нибудь признак обмана или слабости.
Потом кивает, накалывает на вилку кусок курятины и говорит:
– Тогда условимся так: мы найдем его. Мы убьем его. И все будет кончено.
Я понимаю, что мой шарф соскользнул и обнажил темнеющие синяки на моей шее, лишь когда официантка останавливается, чтобы заново наполнить водой наши стаканы, и бросает на меня обеспокоенный взгляд. Поправляю шарф, но не говорю ничего, просто продолжаю есть. Когда она приносит мне счет, то кладет его передо мной и переворачивает. На обратной стороне от руки написано: «Этот человек причиняет вам боль?»
Ирония всего этого настолько велика, что мне хочется рассмеяться. Я качаю головой и оплачиваю счет, и официантка уходит, по-прежнему хмурясь.
Я не говорю Сэму, что она сочла его домашним садистом. Это самая мрачная из возможных шуток, потому что это я причиняю ему боль.
Сэм сидит, глядя в окно. Оно запотело, но я протираю небольшой участок и вижу, что гололед стал сильнее. Он уже начал затягивать холодную поверхность тротуара, и вряд ли на трассе дела обстоят лучше.
– Так мы далеко не уедем, – говорю я Сэму. Он кивает.
– Здесь по соседству мотель.
Мы перегоняем наш внедорожник на стоянку мотеля. В этой сети нельзя поселиться анонимно, как во «Френч-Инн», и мне приходится в качестве гарантии воспользоваться карточкой предоплаты, хотя мы расплачиваемся наличными.
– Одну комнату? – спрашивает дежурная, и это звучит совсем не как вопрос, пока Сэм не отвечает:
– Две.
Дежурная смотрит на нас с любопытством, потом записывает нас в журнал регистрации. Это означает двойной расход, но я понимаю: сейчас нам лучше быть в разных помещениях.
В тишине безликой комнаты я сажусь на кровать и смотрю в никуда, гадая, когда же начнет заполняться эта пустота. Вся моя паника и боль теперь ушли, и осталось только… ничего. Ничего, кроме желания найти Мэлвина.
Из моей комнаты в комнату Сэма ведет двойная дверь. Я снимаю обувь, заворачиваюсь в одеяло и продолжаю смотреть на эту закрытую молчащую дверь, пока не погружаюсь в сон.
Просыпаюсь в темноте, с колотящимся сердцем, и сама не понимаю почему, пока не слышу, как рядом со мной жужжит телефон. Глаза мои не успели отдохнуть, и мне требуется не меньше секунды, чтобы сфокусировать их на номере. Он мне знаком.
Это тот же самый номер, с которого Мэлвин звонил мне прежде. Я нажимаю кнопку, но ничего не говорю.
– Тяжелый день? – раздается голос Мэлвина.
– Да, – отвечаю я. – Твоими стараниями.
Выскальзываю из постели и зажигаю прикроватную лампу. На одно леденящее мгновение у меня возникает уверенность, что я увижу его сидящим в углу комнаты, но никого нет. Быстро подхожу к межкомнатной двери и открываю свою сторону. Потом нажимаю кнопку отключения звука на телефоне и негромко стучусь.
– Ты сама навлекла это на себя, Джина. Ты давила и давила и довольно скоро оказалась бы там, где тебе не следовало быть. Или… Не знаю. Может быть, именно там, где тебе следовало быть. Может быть, я все-таки сумел привить тебе вкус кое к чему особенному.