Тёмный рыцарь

По крутым ступеням они спустились в холодную тьму и прошли по сводчатому коридору. Сильно пахло постным маслом и смолой, а стены по обе стороны блестели от влаги — похоже, сквозь них просачивалась вода. Открыли дверь, ведущую в темницу, де Пейна и Майеля втолкнули внутрь, и они присели на соломенные матрасы.

— Когда же, — спросил де Пейн, — настанет конец этому?

— Скоро. — Майель прополз по камере, взял лампу и поставил между матрасами.

— А все же, почему? — не унимался де Пейн. — Почему убили графа Раймунда?

— Слухи разбегаются, как мыши в амбаре, — пробормотал Майель. — Разве граф не был одним из тех знатных сеньоров, что захватывают земли, делят эту страну, будто хлебную лепешку? Бароны грызутся из-за крошек. — Майель посмеялся собственной шутке. — Сытые сеньоры, которых поддерживают совсем уж объевшиеся попы.

— Так кто же убил его и за что?

— Ну, поговаривают о любителях гашиша,[32] ассасинах, тайной исламской секте, которую возглавляет Старец Горы. Их ненавидят франки и проклинают турки. По слухам, это они и убили графа. А живут они, как и их вожди, в тайных убежищах высоко в горах и готовят нам погибель. Право же, Эдмунд, — голос Майеля смягчился, — неужто ты не слыхал этих легенд? Например о том, что когда Старец выходит к своим подчиненным, перед ним глашатай несет огромную датскую секиру, окованную серебром по всей длине рукояти, а перехватывают рукоять туго завязанные узлы. При каждом шаге глашатай выкрикивает: «Дорогу тому, в чьих руках — судьба королей!»

Голос Майеля зазвенел, заметались по стенам тени, и де Пейн вконец растревожился.

— Но почему граф Раймунд? Почему ассасинам нужен был именно он?

— А бог его знает…

— И почему, интересно, для его охраны из Шатель-Блан отправили именно нас?

— Про то, Эдмунд, ведают лишь Господь Бог да наш Великий магистр. Нас ведь год не было в Иерусалиме, мы были заперты в ливанской цитадели.

— Ну, ты-то заперт не был, — возразил де Пейн, ерзая на жестком матрасе. — Ты же был гонцом, ездил и в Иерусалим, и в другие места, — он умолк, заслышав пронзительный звук трубы, а вслед за ним отдаленный перезвон колоколов: в положенный час братьев сзывали на очередную молитву.

— Время крадется, — пробормотал Майель, — как тать в ночи. При свете дня, Эдмунд, тайное станет явным.[33] Да, я был орденским гонцом. Собирал слухи, вникал в разговоры, отделяя зерна от плевел.[34] Тебе был знаком Уокин, один из наших братьев, англичанин?

Де Пейн отрицательно покачал головой.

— Тот, которого изгнали из ордена!

— А за какие провинности?

— Кое-кто говорит, что за колдовство, за то, что баловался черной магией, вызывал демонов, слуг Князя тьмы. Всей правды я не знаю. Поговаривают, что его схватили, тайно судили и признали виновным. Постановили заковать в цепи и отослать назад, в Англию. Доставить его туда поручили другому англичанину, Ричарду Беррингтону. Ты знаешь Беррингтона?

Де Пейн вновь отрицательно покачал головой.

— Ну, да какая разница, — вздохнул Майель. — Похоже, Уокин сбежал. А Беррингтон исчез бесследно, так люди рассказывают.

— Так может, Великий магистр хочет, чтобы и мы поступили так же?

Майель захохотал и затряс головой.

— Да нет, брат, ему это не нужно.

— Что же все-таки случилось? — возвратился де Пейн к мучившему его вопросу. — Что на самом деле произошло в Триполи? Почему там оказались мы? И за что все-таки убили графа Раймунда?

Майель ничего не ответил. В коридоре раздались гулкие шаги. Повернулся ключ в замке, дверь распахнулась и возникший на пороге сержант сделал им знак следовать за ним.

Бертран Тремеле ожидал их в восьмиугольной палате на первом этаже своей резиденции. Стены были увешаны яркими многоцветными гобеленами. Один изображал событие полувековой давности — падение Иерусалима. Второй отражал историю тамплиеров: от основания ордена до той поры, когда его покровителем стал святой Бернар Клервоский. Третий описывал признание ордена Папой и издание буллы «Milites Dei et Militia Dei».[35] Папа был изображен в центре, а по бокам от него — святой Петр и святой Павел; в руках понтифика была булла, означавшая, что орден находится под его покровительством; ее название было начертано на серебряном язычке как слова, исходящие из уст Папы.

В окружении всего этого великолепия восседал Тремеле в высоком кресле, за покрытым лаком большим столом из кассии.[36] В дальнем углу комнаты два писца переписывали какие-то документы, а третий лил на свитки расплавленный воск, чтобы оттиснуть на них печать ордена: два Отвергающих Богатство Рыцаря на одном коне — это подразумевало сразу и товарищество, и смирение. Трудно было обнаружить эти добродетели, глядя на багровое лицо вспыльчивого Тремеле или же на его роскошные палаты, богато украшенные, с расстеленными на полу коврами из чистой овечьей шерсти, со свечами из чистого пчелиного воска. Тремеле откинулся на спинку кресла и направил перст на де Пейна и Майеля.