Тётя Фрося

Дальше собрание пошло быстрой колеёй. Договорились на каждого ученика заготовить по три ведра картошки, по два кочана капусты, пять фунтов пшена, собрать по необходимости лук и другие приправы. Поручили это сделать после уборки Нюрке Козловой, у которой на попечении было пять ребятишек. Муж её, Фрол Козлов, погиб совсем недавно на лесозаготовках, пришибленный толстый сухостойной сосной. Был он мужик работящий, хороший плотник, и вся деревня питала к нему и его многочисленной семье искреннее уважение. И было за что – в овдовевшей за годы войны деревне был Фрол незаменимым работником и в общественном деле, и не отказывался, когда надо было какой-нибудь ремонт провести в осиротевших домах.

В жизни часто бывает, что у самых лучших работников век короткий, яркий, как у скатившейся звезды, а сорняк всякий, тот же Алексашка Федякин, ленивый, как трутень, долго цветёт пустынным чертополохом, и, кажется, никакая планида его не пригибает.

Авторитет Нюрки отчасти был создан мужем, но и сама она хват-баба, как говорят, «на семерых сидела – восемь вывела». Знала толк в мужской работе, могла и косить, стога метать – ворочала так, что ребро за ребро заходило. Сейчас, когда Нюрке сельчане оказали доверие, Алексашка не удержался и в её адрес пророкотал:

– Всё правильно – доверяем козлу капусту. Да у неё свои пять ртов, как у галчат, все разинуты.

Наверное, перепалка вспыхнула бы с новой силой, все знали, что Нюрка в карман за словом не полезет, припечатает, как горячим тавром, – на всю жизнь отметина будет, но в разговор вступила жена учителя. Она говорила медленно, на бледном, цвета первого снега, лице засеребрилась испарина.

– Видать, зря мы это дело затеяли. «Когда в товарищах согласья нет…» Так в басне написано. Ладно, Иван Васильевич, – сказала она, обращаясь к мужу, – будем ребятишек только чаем поить. Авось, не умрут с голоду…

Какая-то тягостная тишина, подобная предгрозовой, когда вся природа затихает, словно жадными воспалёнными губами ждёт целебную влагу, воцарилась на миг, но тут вскочил с места Симка, оттолкнул Федякина.

– Иван Васильевич, – крикнул он, – ты знаешь пословицу про то, как одна паршивая овца всё стадо мутит? Вот и у нас Алексашка Федякин – один из гурта. В его понятии один он каланча, а остальные – кусты, на которые кобели ноги поднимают…

Показалось, резвым весенним громом раскололо тишину, дробящиеся осколки смеха даже распугали грачей на школьных тополях. На лицах людей исчезла гнетущая горечь, они оживлённо заговорили, каждый по-своему, но главный смысл улавливался: да как же это посмел Алексашка усомниться в приехавшем учителе и его жене, в порядочности деревенских обитателей?! Кажется, ничего кощунственнее и придумать нельзя. Извечна деревня, и извечна в ней тяга к честности, порядочности, без глянца, от чистого сердца. Может быть, и сейчас кто-то бросился бы на Алексашку, накостылял по шее, как это недавно сделала Зинка Мура, но Серафим поднял руку, крикнул:

– Всё, братва, давай по домам. Договорились, как есть. Ты действуй, Нюра. Как говорят, больше пуда не молоть.

Федякин сжался, стал похожим на усохший осенний гриб, поняв, что не поддержат его земляки, но силы нашёл в себе, забурчал под нос:

– Всё решили, а вот кому колокольчик вешать – нет…

– Чего-чего?

– Что бурчишь, как дьякон?

– Вот зануда…

– О чём говоришь? – стараясь подавить людское возмущение, спросил Серафим.

– А ты знаешь, как мыши кота решили проучить? Ну и, значит, решили ему колокольчик на шею повесить. Дескать, пусть себе гад разгуливает да позванивает, предупреждает нашего брата, где он в сей момент находится. И хорошо решили, посмеиваются все. А потом вдруг подумали: а кто коту колокольчик этот вешать будет, а? Нету добровольцев, у всех поджилки трясутся. Вот и у нас тоже колокольчик некому вешать…

– Заткнись ты со своими баснями, – Симка оглядел народ, неумело подмигнул учителю. – Найдётся кому.

И предложил:

– Давайте кончать наше собрание. А то Филя скоро коров подгонит.

И в самом деле, на землю спускался вечер, на западной стороне только багровела рваной лентой полоса заката, спокойные облака улеглись по краям неба, будто тоже приготовились укладываться в колыбель. Где-то щёлкал кнутом Филя, гнал своё беспокойное войско в деревню, и люди поспешили к мосту.

Алексашка шёл рядом с Симкой, выговаривал сквозь зубы:

– Ну и народ у нас – не поймали, а ощипали… Сразу в ладошки захлопали. Кто его знает, на какой он воде замешан, этот новый учитель, и эта его дохлятина. Право слово, соплёй перешибить можно. Может быть, на эти харчи он своё семейство кормить будет? Поди уследи за ним, если подвал рядом со школой.

– Ну и тяжёлый ты человек, Сашка, – вздохнул Симка. – Ноешь, как кила ненасытная. Как с тобой только жена живёт…

– Живёт и радуется, – оскалил прокуренные кривые зубы Алексашка. – Говорит, что за мной, как за каменной стеной. Сам знаешь, мужик я трезвый. Эту стерву и на дух не беру. А бабам чего надо? Чтоб не пил, не курил, по сторонам не глядел…

– Ну, по сторонам ты шаришь, – усмехнулся Симка.