Он молчит, пытаясь сформулировать крутящиеся в голове мысли. Стоит ли рассказывать судье, кто такой Гоголь и почему, поняв, что письмо от его прабабушки затерялось, родители дали ему это имя как «домашнее»? Может быть, рассказать ей о том, как в первый день в школе он отказался называться Никхилом? Гоголь уже набирает в легкие воздух, как вдруг у него вырывается признание, которого он никогда не решился бы сделать родителям.
— Я ненавижу это имя, — говорит он. — Я всегда его ненавидел.
— Ах так, ну что же. — Судья берет печать, заверяет форму и подписывает ее, затем возвращает секретарю.
Его информируют о том, что он должен будет разослать извещения о перемене имени в различные инстанции. На нем лежит ответственность за доведение этой информации до сведения государственной автоинспекции, банков, колледжей, университетов. Гоголь, теперь уже Никхил заказывает три заверенные копии свидетельства о перемене имени — две для себя и одну — чтобы отдать на хранение родителям. Никто не встречает его с цветами и шампанским, когда он выходит из комнаты, никто не делает снимков, чтобы запечатлеть этот исторический момент. Наоборот, процедура прошла совершенно незаметно и заняла всего десять минут. Гоголь-Никхил выходит в душный влажный день, вспотевший, еще не пришедший в себя от волнения, не до конца уверенный в том, что все это не было сном. Он садится в электричку по линии «Т» до Бостона, выходит на улицу, снимает блейзер и, перекинув его за спину, пересекает парки Бостон-Коммон и Паблик-Гарден, бредет по дорожкам, окаймляющим бухту. По небу плывут толстые, тяжелые тучи, кусочки голубого неба, как маленькие озера на карте, выглядывают там и сям из-за облаков, в воздухе пахнет дождем.
Он пытается проанализировать свои ощущения. Может быть, так чувствует себя толстяк, после диеты скинувший тридцать килограммов? Или заключенный, вышедший на свободу впервые за двадцать лет? «Меня зовут Никхил!» — хочется ему выкрикнуть, чтобы это услышали все — и люди, выгуливающие собак, и молодые мамаши, толкающие перед собой коляски с детьми, и старушки, кормящие уток. Гоголь подходит к Ньюбери-стрит в тот момент, когда на землю падают первые редкие капли дождя. Он забегает в книжный магазин комиксов, покупает себе «Зов Лондона» и «Говорящие головы-77» на деньги, которые родители подарили ему на день рождения, и еще постер с портретом Че Гевары. Он берег со стойки заявление на студенческую карту «Американ экспресс», радуясь, что на ней будет стоять его новое имя.
Он начинает представляться Никхилом лишь в Нью-Хейвене, после того как отец, заплаканная мать и сестра Соня покидают здание общежития, садятся и машину и отправляются назад в Бостон. Его первые университетские знакомые — соседи по квартирке в общежитии Брэндон и Джонатан, которым летом сообщили, что их третьего жильца будут звать Гоголь. Брэндон, высокий блондин, вырос в Массачусетсе недалеко от родных мест Гоголя, а Джонатан, кореец, прекрасно играющий на виолончели, приехал из Лос-Анджелеса.
— А Гоголь — это твое имя или фамилия? — спрашивает Брэндон.
Раньше этот вопрос сразу же выводил Гоголя из себя, но теперь у него есть ответ.
— Вообще-то это мое второе имя, — сообщает он своим новым знакомым. — А первое Никхил. Наверное, второе попало в списки студентов по ошибке!
Джонатан рассеянно кивает, он занят тем, что собирает и отлаживает свой стереопроигрыватель. Брэндон говорит, что случаются и худшие ошибки.
— Эй, Никхил, — предлагает он, когда они заканчивают расставлять мебель в общей комнате. — Хочешь покурить травки?