Тёзки

Еще был у Нели Николаевны младший брат в далекой заграничной стране Болгарии, потому что их семью в Гражданскую войну разметало по свету. И этот болгарский брат был на самом деле почти греком. И Неля Николаевна тоже была по отцу гречанкой. И полное имя у нее было Неонила, такое тягучее, вмещающее названия сразу двух рек – Невы и Нила, даже с соединительным «о» посередине. И не греческое, а, бери выше, почти египетское имя.

Но все это выяснилось после того, как, подталкиваемая матерью в спину, потому что боялась незнакомой комнаты с незнакомым в ней сыном, Анна первый раз пришла в гости к Неле Николаевне.

Навстречу им шагнул высокий, сутулящийся, как подросток, мужчина с добрыми карими глазами. Гера. Руки у него были длинные, с широкими длиннопалыми кистями, и сам он был неуклюжий и, как потом, уже дома, обронила мама в разговоре с отцом, «не в себе», и, подумав, уточнила еще более непонятным: «не от мира сего».

Анна пыталась понять, что это значило и где еще, кроме себя, бывал Гера и от какого же он такого мира. Ей нравилось, как Гера склоняет к плечу голову, прислушиваясь к чему-то снаружи, чего другие не слышат, и блаженно улыбается. Может, он слышал ту же музыку, которая доносилась из-за бордюра их комнаты в коммуналке? А потом она и про мир догадалась, про то, что Гера не от мира – от войны.

В малонаселенной коммунальной квартире у Нели Николаевны было почти две комнаты. Почти, потому что большая, по Анниным представлениям, «гостиная» перетекала в отделенную тяжелой бархатной портьерой импровизированную спальню. Там, справа, было единственное окно, выходившее во внутренний двор-колодец. Точнее, в стену, которую образовывал выступ дома и до которой можно было при желании дотянуться рукой. Этот двойной заслон из стены и портьеры не то что солнечный, и дневной-то свет почти не пропускал. Однако в прохладном вечном сумраке бледно зеленела и помавала крупными резными листьями комнатная пальма.

И распевное имя хозяйки, и пальма, растущая в темноте, попирая все законы ботаники, были так же роскошны и невероятны, как висевший в спальной портрет чернокудрой кареглазой красавицы с перламутровой серьгой-слезкой в мочке маленького уха и наброшенном поверх голых плеч газовом шарфе («Это в год окончания гимназии»).

Рядом с пальмой в гостиной стоял инструмент – черное пианино, покрытое растрескавшимся мутным лаком. Крышка пианино была всегда поднята, открывая ряд уступчивых пергаментных клавиш.

Все помыслы, все душевные движения Нели Николаевны были сосредоточены на Гере, не приспособленном для нормальной, в человеческом понимании, жизни. Плохо перенося общественный транспорт, он зимой и летом перемещался по городу на велосипеде, где-то работал легкотрудником и получал маленькую пенсию по инвалидности. И жил он словно сказочный принц – часами музицируя на специально для него приобретенном пианино, потому что «Гера настоящий талант и играет все по слуху, без нот». И было это чистой правдой.

Забравшись в плюшевое разбитое кресло, Анна внимательно следила, как Герины такие неуклюжие в обычной жизни руки путем недолгих проб и ошибок нашаривают в воздухе над клавиатурой любую музыку: от цыганского романса до симфоний, которые исполняли целые оркестры.

И вообще оказалось, что Гера похож на обожаемую всей страной знаменитость, своего почти ровесника и тоже здорово смахивающего на принца Вана Клиберна.

Как полагается настоящему принцу, имелась у Геры и животрепещущая тайна. Существовала в устном исполнении Нели Николаевны, так Анной никогда и не увиденная, загадочная и заведомо прекрасная Жанна, с которой Гера познакомился в больнице, куда оба периодически ложились. И вот они решили пожениться. И теперь, когда при нем заговаривали о Жанне, Гера склонял голову к плечу и улыбался, точно так же, как делал это, прислушиваясь к звучащей только для него музыке.

Говоря о предстоящей свадьбе, Неля Николаевна смотрела в пустой правый угол комнаты и умиротворенно вздыхала, точно несла-несла какую-то тяжелую ношу и вот донесла наконец-то до нужного места и осторожно с себя сгрузила. Не насовсем, конечно же, сгрузила, а так, для временной передышки.

Но никакой передышки не случилось, и свадьбы никакой не случилось, потому что Жанна умерла.

Положив большие руки поверх непривычно закрытой крышки пианино и машинально перебирая пальцами, Гера рассказывал, как перед смертью Жанна кричала от мучивших ее головных болей. И похоже, сейчас это был единственный звук, оставшийся из всего сонма обычно окружавших его звуков.

Неля Николаевна с Герой долго плакали. И Анна вместе с ними, жалея и навсегда уже незнакомую Жанну, и поникшую Нелю Николаевну, и Геру, потому что к тому моменту, когда она вырастет, чтобы вместо Жанны выйти за него замуж, он уже совсем состарится и даже, наверно, умрет.