— И вы называли себя друзьями.
— Помнится мне, что ваши парни из секьюрити не позволяли ему давать свой телефонный номер.
— Хей никогда не казался мне человеком, который поступает точно, как ему сказано.
Руки в карманах, я примостился на подоконнике. Снаружи прямо за стеклом птицы устраивались на телефонных проводах, раздувая свои маленькие сердечки вечерними песнями. Я мимолетно подумал, не одолжит ли мне Бенедикта свой игольчатый пистолет, чтобы смести этих маленьких сукиных сыночков прочь.
— Ты знаешь, что он сильно пил? — спросила она.
— Он всегда сильно пил, даже когда занимался в спортклубе. И не надо мне говорить, что он просто сошел с катушек. Он всегда был несколько маниакально-депрессивным. — К моему ужасу, она откинула голову назад и залилась смехом. На удивление гнусным смехом. Я примерно в равной пропорции был удивлен и раздражен. — Рад, что ты находишь это таким забавным.
— Маниакально? — смеялась она. — Твой друг не был маниакально-депрессивным. Он просто настоящий маньяк.
Я смотрел на нее, пока она не перестала смеяться. Когда чайник закипел, я выдернул его из розетки.
— Ты действительно не имеешь понятия, что случилось с Хеем после того, как ты видел его в последний раз, Мартышка?
— Я пытаюсь вдолбить в тебя это целыми неделями.
— Ты знаешь, что такое био-ROM?
Я закрыл глаза:
— Ах, ублюдки.
— Аналог программируемой памяти на РНК в соединении с прямым нейральным входом, — без всякой необходимости пояснила она. — За вечер можно выучить новый язык. Хей пользовался био-ROM с ужасной силой, изучая целые разделы техники. Врачи в Грантбридже предупреждали его, но он не желал останавливаться, заказывая их один за другим и по восемь часов кряду подключаясь к обучающей панели.
— И вы ему позволяли. — Ах, стерва, ты позволяла ему доводить себя до сумасшествия…
— Он говорил, что это в интересах его работы, — сказала она с невинным удивлением в голосе, что я вообще могу думать иначе.
На меня навалилась громадная усталость. Я бросил в пару кружек пакетики с чаем. В кружку Бенедикты я бросил также с полдюжины снотворных таблеток, которые держал в кармане именно для такого случая. Они упали на чайный пакетик без всякого шума. Теоретически с этими таблетками невозможна передозировка, однако прямо сейчас мне было все равно, умрет она или нет. Я налил кипяток в кружки, и таблетки растворились почти сразу. Без цвета, без запаха и без вкуса. Ловкость рук. Я подумал, знает ли Бенедикта, как сильно я интересовался любительской магией, когда был мальчишкой.
— Никто не понимал и половины того, что он говорил или делал, — сказала она, мягко сетуя. — Как-то раз он заказал пятьсот каучуковых деревьев. Заражал их сверхпроводящей бактерией. Большинство, конечно, засохли.
— Такова технология, Бенедикта, — сказал я, пытаясь побороть свой гнев и думать ясно. Я долил молока в чай. — Хей просто млел от техники. — И здесь я застыл в остолбенении, потому что растворенные таблетки свернули молоко в кружке Бенедикты.
— Во всем этом, однако, нет никакой логики, — сказала она.
— Что ты имеешь в виду? — Помешивание не помогло, молоко просто разбилось на маленькие белые комочки. Великий боже, я даже отравить никого не могу должным образом…
— Материалы, что он изучал. Некоторые даже не были техническими. Сказки. Мабиньон[3]
. Ты, вообще, эту знаешь?— Нет, — ответил я, отчаянно и безнадежно помешивая.
— Кельтская поэзия. Поэзия Уэльса. Это после уколов с кельтским и уэльским языками. — Она покачала головой.
А, чтоб оно все провалилось. Я выудил чайные пакетики, выбросил их в корзинку, взял кружки и понес их к постели.
— Что-то случилось с молоком.
— Удивил. Придурочная страна, где даже молока-то настоящего нет. — Она взяла свою кружку, мельком взглянула на чай, потом отпила. — Нет, порядок. Ладно, забудь. Люблю жевать свой чай. — Она подняла бровь, просто на случай, если до меня не дошел сарказм.
Я оставался на ногах, чтобы ей не было видно, что мое молоко не свернулось.
— Хей всегда интересовался кельтскими легендами.
— Интересоваться, Мартышка, это одно, — она сделала большой глоток чая, — а вот зациклиться на этом дерьме — это совсем другое.
Я вернулся к окну, следя как сумерки собираются на поверхности озера и начинают наползать на склоны гор. В стекле начало формироваться мое отражение, пухлый, низкорослый, лысеющий мужчина позднего среднего возраста, со слабым ртом и совершенно безобидный. И так поздно в своей жизни я с удивлением осознал, насколько сильно я похожу на своего отца.
— Он не мог знать, что я стану помогать вам, — сказал я своему отражению.
Я услышал, как она делает очередной большой глоток чая.
— У тебя есть цена, как и у всего остального.
— Да, — согласился я. — Да, ты, вероятно, права.
И я замахал руками, и все птицы на телефонных проводах, испуганные моим внезапным движением, взлетели в темнеющее небо.
Несколькими часами спустя я расстегнул свой спальный мешок и подполз к постели. Бенедикта свернулась под одеялом покойно дышащим вопросительным знаком. Я легонько потряс ее, потом сильнее, но ее дыхание не изменилось. Прекрасно.