Тиран

Обед состоял из рыбы, очень хорошей; затем был подан омар, слегка недоваренный, и снова рыба — как раз такое питание только вареной и жареной пищей, на которое жаловались афинские блюстители нравов. Разбавленное вино ходило по кругу, кувшины с ним приносили рабы, а Кальк сам смешивал его с водой. Он единственный возлежал один и начал разговор, стараясь занять всех гостей: войны царя-мальчика из Македонии, высокомерие царя, назвавшегося богом, отсутствие почтительности в младшем поколении, за исключением Аякса. Несмотря на благие намерения, Кальк в основном произносил монологи, высказывая свое мнение по каждому из предметов обсуждения. Аякс почтительно молчал. Изокл не ввязывался в спор, как ожидал Киний, а Филокла полностью поглотили перемены рыбных блюд, как будто он больше не надеялся когда-нибудь хорошо поесть.

Вслед за последней переменой принесли чаши с водой, и все мужчины омыли руки и лица.

Кальк поднял чашу с вином.

— Это поистине семейный обед, — сказал он. — За Изокла, моего соперника и брата, и за Киния, которому я обязан всем, чего достиг. — Он немного плеснул на пол — возлияние богам, — выпил вино и перевернул чашу, показывая, что она пуста. — Так как мы семья, боги и богини не рассердятся, Изокл, если твоя дочь нам споет.

— Я не мог бы согласиться охотней, — ответил Изокл. Он налил полную чашу вина и поднял ее. — За Калька, пригласившего нас на прекрасный обед, и за Киния, которого мы надеемся многие годы видеть среди нас.

И он тоже произвел возлияние.

Киний понял, что настала его очередь. Он чувствовал себя неловко, чужаком. Взяв полную чашу, он приподнялся на ложе и сел.

— За гостеприимство Калька и за новых друзей, потому что новые друзья — лучший дар бессмертных с высокого Олимпа.

И он осушил чашу.

Тут чашу взял Филокл и встал. По лицам Калька и Изокла Киний понял, что Филокл поступил неверно: ему, как и Аяксу, не полагалось произносить тосты. Тем не менее он сказал:

— Посейдон, повелитель лошадей, и Киний спасли меня из моря, а Кальк своим гостеприимством снова сделал меня человеком. — Его возлияние богам составило полчаши, остальное он выпил. — Нет связи крепче, чем связь гостя и хозяина.[29]

И он снова опустился на ложе.

Аякс узнал цитату и зааплодировал. Изокл приветственно поднял чашу. Даже Кальк, который с трудом переносил присутствие спартанца, кивнул и благодарно улыбнулся.

Из глубины дома появились две женщины с открытыми лицами, с волосами, зачесанными высоко, в красивых пеплосах из тонкого льна. Старшая — должно быть, жена Калька; Киний, который прожил в доме уже три дня, видел ее впервые. Рослая, складная, длинноногая, грациозная, она высоко держала голову. Конечно, из-за ее лица не вступили бы в бой тысячи кораблей: довольное выражение и очевидный ум заменяли ей красоту. Она улыбнулась собравшимся.

— Вот Пенелопа, — сказала она, не поднимая глаз. — Дочь Изокла. А я просто посижу и послушаю, если позволено.

Она ни разу не подняла глаз, не назвала своего имени — образец скромности матроны. Вероятно, детей у Калька нет, во всяком случае, Киний их не видел.

У Пенелопы большие круглые глаза, их взгляд метался по комнате, как у испуганного зверька. Вспоминая о необходимости быть скромной, девушка опускала их, но потом снова поднимала и искала новую добычу.

Киний решил, что она, наверно, никогда не выходила в общество, не присутствовала на обеде мужчин. Сам он часто ел с сестрами и пересказывал им события дня и сплетни из гимнасия, но не всем девушкам так везет.

Волосы у нее черные, а кожа более приятного цвета, чем у большинства. Длинная шея, длинные руки, хорошо вылепленные кисти. Она очень привлекательна — женский вариант Аякса, но Киния тревожили ее взгляды исподлобья: очень уж похоже на животное в клетке. А он после Артемиды не слишком высоко ценил скромность.

Он почувствовал легкое разочарование. Но чего он ждал?

Она вдруг запела, и голос у нее оказался чистый и приятный. Спела песню с праздника урожая, потом любовную песню, которую Киний слышал в Афинах, а потом три песни подряд, новые для него, чьи мелодии показались ему чуждыми. Пела она хорошо, уверенно, но негромко. Потом спела оду и закончила гимном Деметре.

Все захлопали. Филокл ущипнул себя за руку и широко улыбнулся.

Встал Изокл.

— Не все родители столь снисходительны к своим детям — я о том, что она поет песни, предназначенные для мужчин. Но мне кажется, у нее дар, посланный сыном Лето, и ей позволительно оттачивать его и даже демонстрировать, разумеется, с должной скромностью. Что она и делает, прошу прощения за свои слова.

И он посмотрел на Киния.

Киния раздражало, что он снова оказался в центре внимания. Он видел, что жена Калька смотрит прямо на него — у нее красивые глаза, пожалуй, самая выигрышная ее черта; все выжидательно уставились на него. Я здесь всего три дня, а мне уже отвели роль ухажера.