Тиран

Великий бог, что движет землей и бесплодным морем,
Бог глубин, повелитель Геликона[92] и широкого
Эгейского моря.
Две власти предоставили тебе боги,
О сотрясатель земли,
Быть укротителем лошадей и спасителем кораблей!
Привет тебе, Посейдон, держатель земли,
Темноволосый властелин!
О благословенный, будь добр в сердце
И помоги тем, кто ездит на лошадях!

У ног Киния лежал венок из дубовых листьев, сплетенный у костра Аяксом и Эвменом. Допев гимн, Киний поднял венок с земли, обошел круг у костра и, ни слова не говоря, надел венок на голову Филоклу.

Когда венок коснулся головы спартанца, все взревели — единым громовым звуком. И смолкли. Все ощутили близость богов и смерти.

Киний, подойдя к Агию, нарушил молчание. Он положил руку Агию на плечо.

— Лучше, чем при Гавгамелах, — сказал он.

Агий опустошенно пожал плечами.

— Когда это на меня нисходит, — сказал он, — через меня говорит словно дух или бог. Я не актер и иногда потом не могу поверить, что запомнил весь этот отрывок.

Те, кто знал его многие годы, закивали. Даже Киний подумал, что мегаранина коснулся бог.

Но Аякс улыбнулся. Мальчик уже исчез в пожаре битв, но при свете костра Аякс был по-прежнему прекрасен, и на лице еще сохранялось мальчишеское выражение, с каким он покинул отчий дом.

— Мне нравится слушать Поэта, — сказал он. — Это словно… словно гимн. Слышать такое ночью на пороге битвы!..

Никомед закатил глаза, и Филокл коротко — будто осел крикнул — рассмеялся. Аякс повесил голову.

— Поэт знал войну, — сказал Филокл. — И не любил ее. Он рассказал великую историю — историю человеческого гнева, а через нее показал, что такое война. Аякс, ты больше не девственник. — Вокруг костра пробежал смешок. — Война — это безумие, как гнев Ахилла.

Аякс задрал подбородок и ответил — громко, без робости:

— Каждый человек здесь сегодня воевал, — сказал он. — Ты сам, Филокл, герой, словно вышедший из песен Поэта.

Филокл встал. На голове у него был венок — знак высочайшей доблести, и он казался самым высоким у костра, красно-золотым в его свете.

— Война делает людей зверями, — сказал он. — Я сражаюсь, как мудрый и хитрый зверь — хищник. Сегодня я убил девятерых или десятерых. — Он пожал плечами и словно уменьшился. — То же самое мог бы сказать волк. Но волк перестает убивать, когда насытится. Только человек убивает без надобности.

Аякс, задетый, сказал:

— Если ты так ненавидишь войну, не сражайся!

Филокл покачал головой. Огонь играл на его лице: пусть тело казалось красным и золотым, на лице оставались черные ямы глаз, а от улыбки спартанца волосы у Киния на затылке встали дыбом.

— Ненавижу? — спросил он с улыбкой. — Ненавижу войну? Я люблю ее, как пьяница любит вино, и, как пьяница, болтаю о ней, когда отрезвею.

Он повернулся, прошел через кольцо людей и исчез в темноте.

Киний отправился за ним. Он прошел за спартанцем вдоль гряды, миновал лагерь ольвийских гоплитов, потом еще один, спустился с холма, спотыкаясь в темноте на неровностях почвы, и наконец увидел спину друга. Филокл сидел на большом камне, торчавшем из земли, как последний зуб старика. Киний сел рядом с ним.

— Я осел, — сказал Филокл.

Киний, который не раз видел, как ведут себя люди перед битвой, пожал спартанцу руку.

— Да, — согласился он.

— Он крепко закрывает глаза, чтобы не видеть ужасов. Он хочет, чтобы война была как поэма — он не видит, как часто люди падают на пыльную землю, сжимая выпадающие внутренности. — Филокл говорил негромко. — Как легко убить человека… или город.

— Чертовски легко, — подтвердил Киний.

Филокл кивнул. Он говорил скорее с самим собой, чем с Кинием.

— Если всю жизнь готовишься к войне, ничего не даешь богам, не заучиваешь строки Поэта, не учишься даже грамоте — из тебя получается превосходный убийца. Да?

Киний кивнул, не вполне понимая, к чему клонит спартанец.

— Ты можешь быть лучшим в мире бойцом. Ты приносишь смерть конный, пеший, мечом, копьем, камнем, дубиной — всем, чем решишь драться. И можешь тратить все деньги на военные принадлежности: доспехи, щиты, мечи — все самое лучшее. Да?

— Я уверен, ты к чему-то ведешь, — сказал Киний, но попытка сказать это легким тоном не удалась.

Филокл схватил его за плечи.

— Ты делаешь это, чтобы защититься, ведь так легко погибнуть. Ты без конца воображаешь себе всякие опасности, с которыми можно столкнуться, тех, кто захочет украсть твой кошелек, или лошадь, или доспехи. Ты можешь провести всю жизнь в глуши, издалека примечая приближение любого врага — или будешь стремиться к власти, чтобы тебя защищали другие.

— Как тиран, — сказал Киний: ему показалось, что он понял.