Тиран в шелковых перчатках

— Ты выглядишь словно мечта. — Он наконец отступил от нее на шаг, чтобы полюбоваться результатом своих усилий. — Я всегда говорил, что у тебя прекрасная фигура.

— Ты всегда говорил, что у меня слишком маленький бюст.

— Вкусы меняются, — невозмутимо заявил он. — У тебя тени под глазами, дорогая. Хотя не могу сказать, что это тебя сильно портит.

— Я их замаскирую. — Она наложила макияж и внимательно осмотрела себя в зеркале. Диор был прав — она выглядела воплощенной мечтой. Матово-голубой шелк выгодно подчеркивал яркий блеск ее волос и оттенял цвет лица, а фасон самого платья был просто безупречен. Купер тщательно пристроила на голове маленькую шляпку и поправила вуалетку. Букет, привезенный Диором, как и следовало ожидать, был огромным и пышным. Она загородилась им как щитом.

— Мне трудно будет отдать тебя мужу, — сказал Диор с предательски повлажневшим взглядом. — Но нам пора, моя дорогая.

Чтобы отвезти ее в собор, он нанял «даймлер-бенц», по слухам, ранее принадлежавший последнему немецкому коменданту Парижа, генералу Дитриху фон Хольтицу. Перл последовала за ними на такси. Купер испытывала странное отупение, садясь в огромный, сверкающий черный автомобиль, к приборной доске которого все еще был прикручен немецкий орел.

— Эта машина похожа на катафалк, — заметила она.

— Однажды, еще до войны, я поехал в Венецию в компании одного молодого человека, в которого был страстно влюблен. Мы наняли гондолу, чтобы прокатиться по Гранд-каналу. Гондольеры рассказали нам, что гондолы изготавливают те же ремесленники, которые делают гробы. Вот почему они такие черные и блестящие.

— Это оказалось дурным предзнаменованием? — спросила она.

— К несчастью, да. Я его обожал, но он быстро мною насытился и бросил меня в этом гробу, а сам пустился преследовать венецианского фавна.

— Бедный Тиан!

— Как ты себя чувствуешь, petite?

Она возбужденно крутила тяжелое изумрудное колье, душившее ее.

— Я ужасно нервничаю.

— Тебе помогут пройти через обряд.

— Обряд меня совершенно не волнует. Я переживаю о том, что будет после.

— Ты имеешь в виду nuit de noces[61]? — деликатно спросил он.

— Нет, глупенький. Я переживаю о том, что будет в следующие пятьдесят лет.

— А!

К счастью, он воздержался от дальнейших комментариев. У нее и без того сердце выпрыгивало из груди, и она с трудом заставляла себя дышать медленно и спокойно. Купер смотрела в окно на серые парижские улицы, неизбежно приближающие ее к цели путешествия. Утро было дождливым, и булыжники мостовой влажно блестели; девушки на велосипедах низко наклонялись вперед, надвинув капюшоны плащей, которые ветром тут же отбрасывало назад, стоило им поднажать на педали. Они крутили их, сверкая икрами в тонких чулках, и выглядели такими свободными!

Она вспомнила пророчество Хемингуэя: «Кончились твои бродячие денечки, цыганочка».

Район Парижа вокруг собора напоминал Москву в миниатюре: русские рестораны, русские названия. Они ехали по улице Петра Великого. Собор уже показался в ее конце: его купола переливались золотыми пузырями на фоне серого неба. Диор велел шоферу подъехать к самому крыльцу. Тот величественно исполнил указание.

— На улице сыро, — напомнил Диор. — Не забудь приподнять подол, чтобы он не волочился по лужам.

«Даймлер» остановился у парадного входа. Чтобы взглянуть на невесту, снаружи собралась целая толпа. В ней Купер разглядела Бебе — его уже выпустили из больницы Питье-Сальпетриер, но он все еще был слаб и опирался на плечо Кокто. Борода его была всклокочена, а лицо бледно, как рыбье брюхо. Заметив Купер, он выкрикнул ее имя, изображая веселье, которого явно не чувствовал. Его приветственный возглас напомнил ей, как он кричал, когда они оставили его запертым в палате.

Вызывающие наряды богемы причудливо мешались с подчеркнуто чопорными костюмами русских эмигрантов. Двери центрального входа были распахнуты настежь, и взгляду Купер открылось сумрачное пространство собора, заполненное людьми до самого алтаря, на котором лежали их венчальные кольца и где тускло мерцала позолотой в свете свечей многочисленная церковная утварь. Из собора доносилось монотонное гудение мужского хора.

На нее волной накатила паника.

Подобрав одной рукой платье и сжав другой букет, она ждала, пока Диор, который уже вышел, обойдет машину и откроет ей дверь. Порыв холодного сырого ветра ворвался в уютный кожаный салон. Вместе с ним из собора донесся слабый аромат ладана и мирры. Запах мирры и явился последней каплей. Внутри у нее что-то сдвинулось. Она почувствовала себя так, будто вывихнутый сустав вдруг встал на место.

— Я не могу этого сделать, — сказала она, глядя Диору прямо в глаза.

Тот часто заморгал и застыл на месте с протянутой рукой в тонкой кожаной перчатке.

— Что?

— Я не могу. Я передумала.

— Купер! О чем ты говоришь?

— Тебе придется пойти к Генри и все ему объяснить. Его глаза чуть не вылезли из орбит:

— Объяснить? Прости, что именно я должен объяснить?

— Что сегодня я не выхожу замуж.

— Ты шутишь?

Но по лицу ее явно читалось, что шутить она и не собиралась.

Он прижал ладони к щекам: