Тираны. Страх

Хоть и взгрустнется порой по крохотному Алену, особенно когда качаешься в седле среди бескрайних московитских снегов, когда и не разобрать, где твердь, а где небо — такое все дикое, серое, однообразное и жутко холодное, — но все равно не променял бы Генрих свою жизнь ни на какую другую. И земля у него есть теперь, и дом, и слуги — вон кругломордый Тешата за хозяина готов в огонь и в воду, лишь бы удача стороной не обходила. А фортуна к Генриху благосклонна стала, едва он пересек русскую границу. А уж обжился когда да язык московитов выучил — и вовсе хорошо зажил. Правда, не всем был доволен Штаден. Взять хоть этот зимний поход великого князя Ивана. Жаловаться вроде и грех — вышел с ним Генрих на одной лошади, а теперь у него табун в три десятка голов, да еще две дюжины лошадей в Москву отправил запряженными в сани, каждые доверху всяким добром заваленные. Но рискованно стало — раньше русский царь сквозь пальцы смотрел, кто из слуг что тащит к себе, а в этой экспедиции словно помешался. Жечь, рубить, топить приказывал, а сам любовался охотно на костры да кучи загубленного. Остальное все, что не уничтожалось, своей казне принадлежащим объявлял. Золото, серебро и камни с монетами забирал и соглядатаев повсюду рассылал. Кто пытался утаить от царя хоть крупицу — тех уж нет. А уж когда выдвинулись из Новгорода в Плескау, или, как московиты этот город называют, Псков, так и вовсе странные вещи стали с их великим князем твориться. Город сытный, жирный кусок, лакомый — веселись, казалось бы, сколько влезет! Так нет же — снова эти дикарские местные предрассудки да обычаи. Говорят, тот старенький дурачок, что возле царя на въезде в город скакал, к нему опять вскоре явился, да так застращал, что к вечеру, когда неожиданно царский конь издох, Иван бросился в церковь искать вещуна. Не нашел, всю ночь промолился, а утром дал приказ озорство прекратить и выступать назад, в Александровскую слободу. Это Штадену совсем не понравилось, да и в отряде его молодцы были не прочь поживиться еще напоследок. Раз в городе не удалось, так хотя бы окрестности обшарить, потрясти.

— Никак сани бегут? — подал голос Тешата, подъезжая к хозяину и указывая меховой рукавицей на поле.

Генрих прислонил руку ко лбу, вгляделся сквозь поземку.

— Чернецы, что ли? Двое?

Тешата привстал на стременах и похлопал глазами, как филин.

— Не разобрать. Похоже, так. Мешок везут, иль еще кто едет с ними. Поближе надо.

Штаден еще раз обвел взглядом пустынные окрестные снега и угрюмый мертвый лес вдали. Тоска и холод.

Немец поежился, потер руки и погладил пищальное ложе.

— Как там у вас говорится? «Не догоним — так хоть согреемся».

— Верно, — гыкнул Тешата, радуясь предстоящей потехе. — Гойда ли?

Штаден, оживляясь, кивнул:

— Гойда!

…Выскочивших из жидкого перелеска всадников брат Михаил заметил сразу же.

Обернувшись, крикнул:

— Беда!

Вскочил на колени, огрел вожжами лошадиный круп:

— Пошла, пошла, родимая! Выручай!

Перепуганное животное неслось во весь опор, из-под копыт летели снежные комья.

Сани мотало из стороны в сторону. Козьма, вцепившись в толстую жердь, испуганно оглядывался. Стеганую накидку с него сдуло. Грузно взмахнув серым краем, она слетела на дорогу и вскоре оказалась под копытами лошадей преследователей.

— Неужто выследили?! — крикнул старик молодому монаху, но тот не отвечал, лишь нахлестывал лошадь.

Сквозь тряску Юрка разглядел, как один из всадников склонился чуть вбок и стянул с плеча что-то длинное.

— За пищалью полез! — воскликнул старый монах, очередной раз оглянувшись..

Схватив мальчишку за голову, прижал к настилу саней.

— Пригнись, пригнись!

Глухо треснуло — сквозь ветер, крик возницы и лошадиный топот звук был едва слышен, — и в тот же миг Козьма тонко вскрикнул и отлетел к передку саней, будто невидимый бык поддел его рогом. Тело монаха ударилось о спину брата Михаила. Тот, не переставая взмахивать вожжами, оглянулся — оскаленный, белоглазый, весь запорошенный. Что-то прокричал, но Юрка не смог разобрать. Мальчишка подполз ближе, не отрывая взгляда от черной дыры в груди Козьмы.

Михаил снова принялся кричать, выворачивая шею. На этот раз Юрка слышал почти все:

— Под одеждой! Снимай скорее с него… Нательный пояс снимай!

Мальчик испуганно взялся за одежду монаха. Потянул, пачкаясь в липкой крови. Пытаясь не вылететь на полном ходу из саней, принялся шарить под тканью. Нащупав тесьму, потянул, но узел не поддавался.

— Дергай сильнее! Рви! — раздался крик Михаила. — Скорее! Нагонят!

Юрка вскинул голову и совсем близко от саней, саженях в десяти, увидел оскаленные конские морды и обнаженные сабли в руках всадников.

Всхлипнув, отчаянно дернул тесьму, так что все тело Козьмы встрепенулось, будто он ожил. От страха рванул еще раз и упал навзничь с длинным белым лоскутом в кулаке. Внутри было зашито что-то небольшое на ощупь.

Михаил оглянулся и оскалился еще сильнее.

Юрка подполз к передку, протянул сорванный с тела Козьмы пояс, но монах мотнул головой:

— Не уйти! Прыгай с саней… В лес беги, в чащу! Там на конях не пройдут!..

— А это? — крикнул мальчик, крепко сжимая пояс.