Тираны. Страх

— Вернись в монастырь… Игумену отдашь! Он перешлет в Чудов!

Юрка намотал концы пояса на кулак и крикнул:

— Сам доставлю!

Михаил оглянулся. Времени спорить не было.

— Прыгай! Прыгай и в лес!

— А ты?

Ни слова больше не говоря, монах схватил его за воротник и вышвырнул из саней.

Белая пелена кувыркнулась перед глазами Юрки. Совсем рядом горячо всхрапнул конь и взметнулось копыто. Мальчик прокатился по снегу, поднял голову, отплевываясь. В следующее мгновение он уже бежал, проваливаясь по пояс, к спасительным деревьям.

Один из всадников, скакнувший было следом, вдруг вылетел из седла. Конь его, громко заржав, подломился в ногах, угодив копытом в заснеженную колею. Браня на чем свет стоит мальчишку и Бога, опричник поднялся и захромал к безуспешно пытавшемуся встать животному. Оглядев его ногу, разразился новыми проклятиями.

Сбросив Юрку в снег, брат Михаил отпустил вожжи. Сани почти сразу остановились.

Штаден, взбудораженный погоней и радостью от меткого выстрела, чуть не проскочил мимо. Загнанная лошадка монахов, покрытая пеной и паром, хрипела и заваливалась, выворачивая оглобли. Круто осадив коня, немец подъехал вплотную и с любопытством взглянул на возницу. Тот, казалось, не боялся за свою жизнь. Увидев, что выпавший из саней подросток скрылся в густой березовой роще, монах перекрестился и сгорбился, устало свесив длинные руки.

Удивленный внезапным безразличием недавнего беглеца, Штаден резко обернулся на чей-то громкий крик и увидел хромавшего к саням Тешату с искаженным от злобы круглым красным лицом. Другие члены штаденского отряда посмеивались из седел над незадачливым слугой немца.

— Коня покалечил! — ревел Тешата, сжимая кулаки и с ненавистью глядя на возницу. — Кто такие?! Почему от людей государевых удирали?!

Михаил, обернувшись и посмотрев на убитого Козьму, твердо ответил:

— Потому что мы — люди Божьи.

Немец без лишних слов взмахнул саблей, и рассеченный монах повалился на тело другого.

Порывшись в скудных пожитках чернецов и прирезав из жалости подыхавшую в оглоблях лошадь, опричники разочарованно влезли на коней. Штаден с усмешкой взглянул на топтавшегося в растерянности пешего слугу.

— Ты зачем, дурак, коня погнал наугад? Тебе на кой ляд малец тот сдался? Ты, не иначе, сундук с золотом у него на горбу приметил, раз коня загубить не пожалел…

Тешата хлопал глазами:

— Так ведь… Решили ж созорничать… согреться. В пылу-то не сообразил…

— Ну вот садись теперь в сугроб да соображай, где коня раздобудешь. У меня лишнего нет.

Генрих, проклиная московитскую тупость, махнул всем рукой, приказывая следовать за ним. Бросив Тешатку посреди поля, отряд тронулся по дороге, высматривая, не курятся ли поблизости дымки деревень.

***

Задыхаясь и утопая в снегу, Юрка бежал вглубь леса.

Снова смерть за спиной, как тогда, на льду возле полыньи.

Вновь он продирается через кусты и деревья. Колотится сердце, пересохший рот беспомощно ловит воздух, на ногах словно гири…

Когда сил не осталось совсем и он заметил, что барахтается на месте в сугробе, опустился лицом в колкий снег и заскулил обреченно.

Но погони не было.

Юрка перевернулся на спину. Долго смотрел на черные ветки и серое небо.

У кромки леса он успел на ходу оглянуться и видел, как брат Михаил бросил вожжи. Что ожидало монаха, заменившего ему отца, Юрка знал.

Ветви над головой расплылись — на глаза навернулись слезы. Снова он остался один. Нелепые, ненужные смерти, сколько их еще будет…

Юрка сел, утер лицо рукавом.

Пояс!

На кулак был по-прежнему намотан замызганный нательный пояс Козьмы.

Мальчик размотал его, пощупал через ткань спрятанное внутри. Пальцы плохо слушались, но он почти не сомневался — в поясе именно та вещичка, что относил он псковскому Николке. Подцепив зубами нитку на грубом шве, Юрка оборвал ее и потянул края, расширяя прореху. Подышал на пальцы, запустил внутрь, чувствуя, как ухватил что-то очень холодное. Осторожно, чтобы не выронить в снег, достал и положил на озябшую ладонь.

«Летела птица орел, садилась на престол…»

Вытряхнул из валенок снег, тщательно замотал странную фигурку в пояс и сунул за голенище.

Это — все, что осталось на память от батюшки Козьмы и брата Михаила.

Сам он отныне не Юрка, а как называли его монахи — Григорий.

Выбрался из сугроба. Еще раз взглянул на небо. Увидел, где оно наливается синевой близкой ночи.

Ему — туда. Там Москва, там монастырь с красивым именем Чудов. Он дойдет, не испугается. Отрепье носим, да храбрости взаймы не просим.

А вещичка пока побудет при нем. Пусть не дает она воли ни в лесе, ни в поле, ни на синем море. Зато дает воли над всеми царями и царевичами, королями и королевичами.

Так уверял блаженный Николка. А он, похоже, знал, о чем говорил.

Глава двенадцатая Четырнадцать лет спустя

Сумрак и холод.