Тирза

Хофмейстер передвинул вазу с розами, которая стояла на столе. Букет подарили Тирзе несколько дней назад. Он освободил место для супруги, которая вдруг решила остаться на ужин. Он вдруг подумал, а не приняла ли его внезапно вернувшаяся супруга пару рюмок для храбрости в ближайшем кафе, прежде чем появиться с чемоданом на пороге своего старого дома.

— Готовить — не значит лезть из кожи вон, — тихо сказал он. — Это нормально. У меня семья. Я готовлю. Это моя обязанность.

Он уже накрыл стол на двоих. Он всегда накрывал на стол еще до того, как еда была готова. Иногда он брался за сервировку сразу, как только приходил домой с работы. Потому что не мог дождаться, когда же они с Тирзой сядут за стол, потому что этот момент восстанавливал равновесие, которое вечно норовило разрушиться. Тирза и он за столом, за ужином. Призрак семьи и даже больше, чем призрак, — союз. Священный союз.

Он достал из шкафа тарелку и снова вспомнил, чем он был занят. Запеченная рыба, духовка, нужно было готовить ужин. Он неловко застыл с тарелкой в руке, как будто сомневался, можно ли оставить гостью одну. Или стоит позвать ее с собой на кухню, чтобы говорить о разных мелочах из прошлого. Но как ей об этом сказать? «Пойдем со мной на кухню?» Он поставил тарелку на стол. Теперь стол был накрыт на троих. Его супруга. Мать Тирзы.

Когда-то давно все началось с их совместного ужина. Хофмейстер положил карбонад из ягненка. Йорген приготовил ужин для женщины, которая впоследствии оказалась его супругой. Мужчина понравился ей больше, чем карбонад. Он вспомнил о чемодане в коридоре. Тогда, в первый раз, она пришла к нему на ужин с собственноручно испеченным тортом.

— Она изменилась, — сказала супруга, глядя на картину на стене. Она сама повесила ее туда и сама же нарисовала, а Хофмейстер так и не нашел времени снять ее, хоть Тирза и спрашивала его пару раз: «Ты уверен, что нам теперь до конца дней надо смотреть на эту вазу с фруктами? Без нее точно никак нельзя обойтись?»

— Кто? Тирза?

Полотенце так и висело у него на руке.

— Да, Тирза. Она стала такой красавицей.

— Она стала женщиной, — сказал Хофмейстер.

Но тут же пожалел о своих словах. Женщиной? Что это вообще значит? Ну да, у нее выросла грудь и появилось какое-то подобие бедер. Но в какой момент девочка становилась женщиной? Что делало мальчика мужчиной? Часть тела, которая болталась между ног?

Он не знал, что должен был сказать о Тирзе, не знал, что он хотел о ней сказать. Поэтому он добавил:

— Она всегда была красавицей. Младенцем она была довольно помятым, но таковы уж все младенцы. Иби была не такой помятой, но у нее были другие недостатки. Выпьешь чего-нибудь?

Она покачала головой:

— Я сама возьму. Не волнуйся, я в полном порядке, в данный момент я всем совершенно довольна.

Он уставился на нее. На эту довольную женщину, которая никогда не была довольна в прошлом, несмотря на все написанные ею натюрморты. А теперь, выходит, она была довольна. Где-то в этой истории скрывался счастливый финал, вот только Хофмейстер при нем не присутствовал.

Так что он отправился на кухню. Она наверняка не заскучает одна в гостиной. Он снова поставил блюдо в духовку. Потом открыл бутылку белого вина и поставил кухонный таймер на полчаса. Хофмейстер не мог готовить без кухонного будильника. Потом он пристроил поваренную книгу на стопку других поваренных книг.

Возле духовки он остановился. Его руки скользили по столешнице, как будто он был слепцом, читающим шрифт Брайля. Когда еда будет уже на столе, он наверняка вспомнит, что следует спросить у гостьи: «Ты много путешествовала?» или «Твоя мать еще жива?». Когда супруга ушла от него, ее мать серьезно болела.

Он задумался о своей работе, о Тирзе и о путешествии, в которое она собиралась отправиться. Он читал, что в Ботсване свирепствует малярия.

Зазвонил кухонный будильник, и он с любовью понес свое фирменное блюдо в гостиную. Его супруга улеглась на диване. Она сняла туфли и лежала на спине с закрытыми глазами. В комнате воняло сигаретным дымом.

— Я принесу тебе приборы, — сказал он и поставил блюдо на стол.

Она не пошевелилась. Она лежала, вытянувшись, с таким довольным видом, как будто никогда отсюда не уходила. Как будто она просто отправилась за булочками с изюмом, а по дороге растворилась в пространстве. Попала в пробку на три года, не более того. В пробку из человеческой плоти.

Он крикнул в коридор: «Тирза, ужинать!», принес из кухни приборы и бокал для гостьи и достал из холодильника бутылку вина.

— Где мне сесть? — спросила супруга, когда он разлил вино по бокалам. Абсолютно поровну во все три бокала. Каждая мелочь имела значение. Он полностью вживался во все свои роли. Официант, домашняя прислуга.

Она с трудом поднялась с дивана и босиком подошла к столу.

— Вот тут, во главе стола, — показал Хофмейстер. — Тут мы всегда сажаем гостей. У тебя красивые туфли. Итальянские?

— Французские.

Она села за стол. Хофмейстер разложил по тарелкам еду.

И еще раз крикнул, уже громче:

— Тирза! Ужин!

Еда была на тарелках, но они не ели. Ждали, пока спустится ребенок.