Тирза

Оказалось, это было такси, рассчитанное на нескольких пассажиров. Люди заходили и выходили. Хофмейсгеру пришлось взять девочку на руки. Рядом с ним уселась толстая негритянка с двумя сумками, а рядом с ней еще один мужчина. В маленькой машине быстро стало душно.

— Может, твоя мама тоже волнуется? — тихо спросил он девочку. — Если тебя несколько дней не бывает дома, она беспокоится?

Ребенок покачал головой, а может, Хофмейсгеру просто показалось и это было из-за тряски. На дороге было полно камней и кочек.

— Я беспокоился, — сказал он. — С того самого момента, как Тирза появилась на свет, мне везде мерещились несчастные случаи, я везде видел катастрофы. Стоит на минуту потерять бдительность. Этого хватит, чтобы тебя наказали на всю жизнь. Благодаря Тирзе я увидел этот мир таким, какой он есть, опасным, вдоль и поперек опасным. Необъяснимым и нелогичным. Труба отопления, дверь лифта, ванна — повсюду опасности. Везде боль. Маленьким детям неведом страх. Их нужно учить бояться, в них нужно вбить страх, нужно учить их содрогаться от страха. «Ай-ай!» — нужно говорить им. «Это ай-ай. И это тоже ай-ай. И вон то тоже ай-ай!» Маленьких детей нужно пугать, иначе они могут погибнуть.

Они ехали по кварталам Виндхука, где он еще ни разу не был.

Девочка смотрела в окно со скучающим видом, так показалось Хофмейстеру. Как будто она ездила тут уже много раз. Как будто она все это уже видела.

— А радость, — сказал он. — Это люди так говорят. Радость, жизнь — ведь это радость? Конечно, я знал и радость. Например, раньше. С Тирзой. Иногда я водил ее пешком на уроки виолончели. И по дороге рассказывал ей разные истории или объяснял, что как устроено. Это была радость.

Он произносил слово «радость» так же, как «эмоции». Слово, которое язык не поворачивается произнести. Слово-враг.

— Ты тоже принесла в мою жизнь радость, но кто еще? Ее было так мало, признаюсь тебе честно. Безрадостно, вот как все было. Днями напролет, долгими днями. Неделями. Я не жалуюсь, нет. Наверное, у других людей в жизни больше радости, но не намного. Когда я редактировал рукописи, я всегда выкладывал на стол четыре карандаша, и все они были абсолютно одинаковой длины. В этом для меня была радость. Я искал радость в деталях, в мелочах.

Они вдвоем смотрели в окно. На улице почти никого не было.

— Это было хорошо, — сказал он тихо. — Время, которое мы провели с тобой вместе, это было прекрасное время. Я никогда тебя не забуду. Но мне нужно двигаться дальше.

Толстуха с сумками вышла из машины вместе с мужчиной. Теперь Хофмейстер с девочкой остались в такси вдвоем. Она слезла с его коленок.

Он открыл и снова закрыл портфель.

Они проехали мимо международного аэропорта под названием Эрос, что было весьма странным для аэропорта. Эрос — название аэропорта для тех, кто ищет особых удовольствий.

Ему показалось, они едут куда-то за город.

— Куда мы едем? — спросил он. — Мы же едем к твоей маме, к твоей семье, да?

Она кивнула.

«Все в порядке, — подумал он. — Ребенок знает, что делает». Она же заговорила с ним на улице, значит, должна найти и дорогу домой. Она же не сумасшедшая.

Вдруг они остановились. Резко и неожиданно. На обочине. Вокруг не было ни одного дома. Только дорога, по которой иногда проезжали велосипеды и проходили люди.

— Это здесь? — спросил он у девочки. — Мы приехали?

Она ничего не ответила.

— Что случилось? — спросил он у водителя. — У нас сломалась машина?

Тот пробурчал что-то в ответ, но Хофмейстер не разобрал ни слова. Он взял девочку за плечи.

— Мы приехали? — спросил он. — Скажи что-нибудь.

И опять ее потряс.

Она кивнула и тихо, но отчетливо сказала:

— Да, сэр.

Он заплатил шоферу. Заплатил слишком много, но он не мог ждать сдачу, у него закончилось терпение. Он вышел из машины. Они оказались на обочине того, что в Намибии называли дорогой.

Хофмейстер увидел какие-то хижины на другой стороне, маленькие хижины с крышами, покрытыми чем-то похожим на шифер.

Трое мужчин жарили мясо на двух перевернутых дождевых бочках.

Солнце палило прямо в глаза, он натянул шляпу пониже на лоб.

Девочка ухватила его за руку и потащила вперед, мимо мужчин, которые жарили мясо.

Здесь не было ни одного белого, и он сразу понял, что их и не будет. Это был неподходящий для него район, неподходящее для него место. Они шли вдоль одинаковых строений, которые, возможно, назывались тут домами. Он не был в этом уверен. Но тут жили люди. Это оправдывало название «дом». Но «строения» подходило им больше, это было больше похоже на правду. С домами ведь как с красотой, все зависит от точки зрения. Девочка тащила его вперед все быстрее.

— Подожди! — крикнул он. — Не так быстро! И не дергай мой портфель.

Когда им на пути встречались люди, Хофмейстер опускал глаза. Он понимал, что не вписывается сюда, что его тут ненавидят. Но ему было все равно. Когда тебе некуда деваться, чужая ненависть тебя тоже уже не заботит.