Тишина

Она откинулась назад, ее затылок коснулся его груди. Полное спокойствие возникло вокруг него, одновременное чувство свободы и избавления, как в последней части «Чаконы». Глубокая близость между ними ни к чему не обязывала, она не была связана с физической действительностью. Он подумал, что так, наверное, может временами чувствовать себя человек, у которого есть ребенок.

— Ты полетишь со мной? — спросила она.

Он кивнул — они фантазировали вместе, это такая милая шутка, в это мгновение он бы согласился на что угодно.

Она вернула на место руль. И тут он услышал тишину.

Она распространялась от девочки во все стороны, пронизывала его тело, окружала его, охватывала весь автомобиль, все вдруг окрасилось в пастельные тона, он схватился за руль, словно стремясь предотвратить столкновение. Предотвращать было нечего — все прекратилось, не оставив и следа. Но на мгновение, на ничтожно малое мгновение пропали все физические препятствия, существовала лишь тишина. Тишина и полное единение с сидящим перед ним ребенком.

— Что это было?

Она вышла из машины. Лицо ее было непроницаемым. Он поспешил за ней, ноги его не слушались. Ему необходимо было что-то сказать. Разве не для этого нам в первую очередь и нужны слова — чтобы не рассыпался окружающий мир, обнаружив то, что скрывается по другую сторону?

— В датской культуре, — сказал он, — есть много замечательных песенок о маленьких мальчиках, уезжающих со своей матерью верхом на лошади. Но ничего не написано о маленьких девочках, которые разъезжают со взрослыми мужчинами на «лотусе элиз».

На ее лице ничего не отразилось. Никакого отклика.

— Я хочу есть, — заявила она.

Он поджарил для нее овощи, сварил рис с трюфелями, добавил немного сливок, смесь карри с фенхелем и сушеным, измельченным луком — так можно загустить соус, он научился этому у Стине. Каждый раз, когда он готовил и ел что-то из того, чему она его обучила, он чувствовал одновременно радость и печаль, словно участвовал в какой-то эротической тайной вечере.

— Я научу тебя одной песне, — сказала девочка.

Она запела, голос ее был немного хрипловат, но пела она абсолютно чисто. Он замер. Это была «Bona Nox». Когда-то он научил Стине петь ее, она ее обожала. Она вмещала в себя одновременно старинную изысканность Моцарта и его новорожденную невинность. И его любовь к фугам Баха.

Он стал подпевать ей, они запели вместе. На глазах у него выступили слезы, он сам не понимал почему. Он плакал и пел, и слезы капали в соус карри. Он слышал, что каждому человеку суждено потерять другого человека, что скоро эта девочка исчезнет, — с этим невозможно было смириться.

Кто-то прикоснулся к нему, это была она, она протянула руку и погладила его по мокрой щеке.

— На самом деле, — проговорила она, — не надо ничего бояться.

Он отвез ее домой, был май, ночь была светлой. Они постояли немного перед оградой Приюта.

— Кто тебя научил этой песне? — спросил он.

На лице ее появилось отсутствующее выражение. Вокруг них звучала весна. Всю свою жизнь он любил тяжелый, полный поднимающихся соков звук роста. Но не сейчас. Сейчас он напоминал ему о разлуке.

— Как называется прощание навсегда, только наоборот? — спросила она.

— Встреча.

Она взяла его руку.

— На самом деле, — заявила она, — мы с тобой никогда не прощаемся. Для нас есть только встречи.

Он не понимал, о чем она. Мгновение было торжественно-высоким, он почувствовал его ненадежность, — если взлетаешь высоко, можно сильно разбиться, когда будешь падать.

— Ты вернешься, — сказала она. — Мать Мария говорит, что ты вернешься. Она говорит, что кое-что тебе обещала. Она говорит, что тебе надо показывать морковку. Как ослу, говорит она. Чтобы он знал, куда идти.

От нахлынувшей злости у него закружилась голова. Девочка сидела верхом на ограде.

— У меня есть для тебя морковка, — сказала она. — Возвращайся. И я расскажу тебе, кто научил меня этой песне.

И она исчезла.

5

Его вытащили на поверхность сознания — слух его болезненно отреагировал на один из тех звуков, которые трудно выносить в его возрасте, — варварский шум вентилятора ноутбука.

Африканка сидела перед монитором.

— Почему Восточная церковь? — поинтересовался он. — Отчего не какой-нибудь шаманизм? Заклинание духов. Или католицизм? Раз уж без этого никак не обойтись.

— Все дело в радости, — объяснила она. — Восточная церковь — самая светлая. Основное значение придается не страданиям Спасителя. А преображению. Воскрешению. Освящению этой жизни. Я почувствовала это еще в детстве. В Аддис-Абебе были самые разные церковные общины. Самыми веселыми были копты.

Он услышал в ней новую сторону. Приоткрывающую ее невозмутимую духовную глубину. Он бы порадовался этому звуку. Если бы ему не было так плохо. И если бы, пока она говорила, ему не приходилось бороться с терпким чувством ревности. Удивительно, женщины могут достичь некоего подобия абсолютного счастья, не привлекая при этом никаких других мужчин, кроме Спасителя. А может, даже и его не привлекая.

— Я тут кое-что нашла, — сообщила она. — В Интернете. Это написал Каин.