Тишина

Артемонов раскланялся и поставил на место мушкет, еще не зная толком, куда ему идти и что делать. Отступивший на время хмель теперь со всей силой ударил ему в голову, и Матвею стоило немалого труда держаться на ногах и следить за происходящим. Его, однако, услужливо взяли под руки двое в красных кафтанах – не те же ли, что уносили со смотра Серафима? – и вскоре он оказался где-то внутри архиерейских палат, в низенькой, но тепло натопленной комнатке, с еще нескольким дворянами, попавшими сюда раньше него.

Глава 5

Оглядев мутным взором дворян и всю комнатку, Артемонов почувствовал, что и с тем, и с другим, что-то неладно. Он долго не мог ясно рассудить, в чем же дело, так как соображал все хуже, и все больше хотел спать. Кое-что, все же, он подметил. Во-первых, дворяне сидели без движения, как чучела, или даже как стремянные стрельцы, на лице их выражался испуг и ожидание чего-то еще более страшного. Они не разговаривали, не шутили и не смеялись, как делали бы любые знакомые, и, тем более, военные люди на их месте. Сама же комната была убрана наподобие монастырской кельи, и притом напоминала жилище не простого чернеца, но скорее пустынника самой святой жизни. В углу висели два старых, почти черных, удивительно простого письма образа, а из стен торчала пара лучин, которых никак не хватало для освещения кельи, так что в ней было почти темно. По сравнению с ярким светом, роскошью полотен и нарядов во дворе монастыря, такая аскетическая обстановка пугала и подавляла. И все же, даже эта мрачность никак не могла объяснить остолбенелого состояния дворян. Матвей, зайдя с улицы, поприветствовал присутствовавших, с большей частью которых он был давно знаком – только двое были, похоже, из соседних городков – попытался было и пошутить, но в ответ получил только кивки головами и косые взгляды. Но у него не было ни сил, ни желания разгадывать эти ребусы, поэтому он перекрестился на образа, грузно повалился на лавку и вскоре заснул. Матвею снились странные, тяжелые сны, в которых он то должен был непременно доставить в главный городской кабак какую-то важную грамоту, но тысяча причин мешала ему попасть туда, да и сам питейный дом превратился в конце концов в огромную, окруженную высоченными стенами крепость. Туда никто не мешал зайти, но теперь Артемонов сам понимал, как это бывает во сне, что идти туда ни в коем случае не нужно. Затем ему снилось, что он идет по широкой улице, занесенной на полсажени снегом, который никто давно не убирал и не чистил, и на которой не было ни одного человеческого следа, а по бокам стояли пустые дома с заколоченными ставнями, распахнутыми воротами, и тоже занесенные наполовину снегом. В конце улицы был храм, и внутри него черноусый дьякон в казачьем наряде и с шашкой на боку странным, низким голосом читал не знакомые Матвею молитвы, смысла которых нельзя было разобрать. Наконец, он расслышал, что дьякон как будто произносит чьи-то имена, как в ектенье: "Алексей Петров сын Свиридов… Мартын Никифоров сын Никифоров… Петр Фролов Демидов…". Страшен был голос дьякона, и страшным казалось, что он произнесет и твое имя. "Матвей Сергеев сын…" – загнусавил было он, но Артемонову сделалось так невыносимо жутко, что он проснулся.

Несколько мгновений после пробуждения Матвей не понимал, где он находится и что с ним, затем он почувствовал ту смесь испуга, растерянности и грусти, которую обычно порождает сон после крепкой выпивки. Придя в себя, он увидел, что в клети появился мрачный, но очень богато наряженный дьяк, и заунывным бесстрастным голосом читает по бумаге имена собравшихся дворян. Услышав свою фамилию, они, один за другим, уходили через низенькую, обитую железом дверцу в соседнюю комнату. Дьяк, наконец, произнес и имя Артемонова – не без раздражения, так как, похоже, называть его приходилось не в первый раз.

Соседняя горница-келья мало чем отличалась от первой, разве что дворяне уже не сидели, а стояли вдоль стен, а вид имели еще более окаменелый. В дальнем углу комнаты, под лучиной, около небольшого изящного столика с лежащей на нем раскрытой книгой, сидел тот самый чернобородый, румяный монашек в тафье, которому так трудно было уместиться на балкончике вместе с Голландцем-Милославским. Монах задумчиво перебирал четки, и смотрел куда-то в сторону, глубоко погрузившись в свои мысли. Вокруг, стараясь не прижиматься слишком к стенкам, но и не приближаться чересчур к иноку, а главное – избегая смотреть на него, теснились дворяне. Это длилось весьма долго, и Артемонов, которому далеко еще не перегоревший хмель придавал решительности, шагнул к монаху со словами "Благослови, отче!". Тот быстрым движением поднялся с места, жестом отстранил Матвея, сказав "Бог благословит!", и обратился негромким голосом уже ко всем:

– Садитесь, судари мои, садитесь. Разговор долгий будет, так пусть кровь к голове прильет а не к ногам.