Тишина

— Наверное, это правда, — сказала она. — То, что вы сойдете с ума. Если не попадете туда.

Она закрыла дверь, они пошли к выходу. Он на шаг отстал от нее. Он был просто парализован от гнева. Она была христианкой. И не произнесла ни одного милосердного слова. Не благословила его. Не поцеловала в щеку.

И тем не менее он был вынужден прислушиваться к ее телу. Она шла так, как танцевала Екатерина Гордеева. Чувствуя радость от движения, как двенадцатилетний ребенок. Екатерина Гордеева участвовала в ледовом номере Государственного цирка, в оба его московских сезона. Однако идущая перед ним женщина двигалась с какой-то иной легкостью. Как будто она находилась не в самом теле, а вокруг него. Он прислушивался к движениям тел всю свою жизнь и никогда не слышал ничего подобного.

— Африканка, — произнес он. — Она угрожала мне. Говорила, чтобы я держался подальше.

— Мне всегда казалось, что как в театральном мире, так и в цирке принято устраивать прослушивание. Чтобы выбрать тех, кому это действительно надо.

Он резко остановился. Тело его занемело. И тем не менее он заставил свой голос урчать, словно голос сиамского кота.

— Чтобы стать аббатисой, — заметил он, — надо, должно быть, заслужить очень высокую степень доверия.

Она обернулась к нему. Бывало, что он, сидя в кафе где-нибудь на юге Европы, прислушивался к проходившим мимо монашкам. От макушки до сердца в них звучал преимущественно Монтеверди. Но ниже они были зашнурованы. Эта женщина представляла собой совершенно другое явление.

— Это в идеале, — заметила она. — А на самом деле все мы маленькие люди.

— Тогда мне придется попросить вас изложить все это в письменном виде, — сказал он. — Все. Про митрополита и патриарха. Про ходатайство и пять миллионов.

Они снова оказались в угловой комнате, она писала быстро и сосредоточенно, отошла в соседнюю комнату, зажужжал ксерокс, она вернулась, протянула ему документ, он прочитал и поставил свою подпись. За свою жизнь ему случалось подписывать много контрактов, но такого у него не было никогда.

— Вы мне верите? — спросила она.

Он кивнул.

Она придержала дверь. Протянула ему руку. Он пожал ее. Некоторое время они стояли в дверях.

Звуки вокруг них начали меняться. Сначала они стали яснее. Он услышал свое собственное тело, ее тело. Он зарегистрировал едва слышный шепот электроники, находящейся в режиме ожидания. Он слышал здание — вечное, едва заметное оседание камня и бетона. Вибрации спящих людей.

Он услышал, как звуки гармонизируются. Складываются в общую тональность. Он был свидетелем какой-то оркестровки.

Он больше не слышал основного тона женщины. Он взглянул на нее. Она стала бесцветной. Он знал, что они стоят, выпрямившись, и вместе движутся, через все духовые трубы и резонирующие корпуса инструментов, туда, куда ему всегда хотелось, — к тишине.

Тоска и страх возникли внезапно, словно удар в литавры. Он чуть было не закричал. В тот же миг все вернулось на свои места.

Он прислонился к стене. Прошло какое-то время, прежде чем он смог заговорить.

— Год — это большой срок, — сказал он. — Вы можете забыть о нашем договоре.

— А может быть, мы будет помнить о нем, — возразила она.

— А может быть, вы ошибаетесь. Никто не преследует детей. В этом случае я погублю свою жизнь.

— Великих, мужчин и женщин, — сказала она, — всегда отличало то, что они, когда доходило до дела, готовы были поставить все на один номер рулетки. Номер Спасителя. И без всякой гарантии, что он выпадет.

Окружающее вертелось перед глазами Каспера, словно карусель — монастырская карусель.

— Это будет длинный год, — сказал он. — И не самый легкий в моей жизни. Вы можете дать какой-нибудь совет?

Она посмотрела на него:

— Вы когда-нибудь пытались молиться о чем-нибудь?

— Я не молился, я требовал. Большую часть своей жизни.

— Вот почему вы не продвинулись дальше.

От гнева у него снова перехватило дыхание.

Звучание ее преобразовалось в «Гольдберг-вариации». Стало почти семейным. Он почувствовал, что нравится ей. А нравился он немногим, может быть, единицам. Он чувствовал это в КлареМарии. В Стине. В людях, которые могли терпеть шум его системы. И не просто терпеть.

Любовь делает людей равноправными. На минуту они оказались на одной ступени.

— Кому мне молиться? — спросил он. — Кто сказал, что там кто-то есть, кто сказал, что вселенная не просто одна большая шарманка?

— Может быть, и не надо молиться кому-то одному. Матери-пустынницы говорили, что Бог не имеет формы, цвета или материального выражения. Может быть, молитва — это не когда ты молишься кому-нибудь. Возможно, это деятельный способ от всего отказаться. Возможно, вам потребуется именно это — от всего отказаться, не опустившись при этом на дно. Она открыла дверь.

— Текст, в принципе, может быть каким угодно, — добавила она, — лишь бы он исходил из сердца. Например, это могла бы быть одна из кантат Баха.

Он почувствовал какое-то движение. За его спиной стояла африканка.

Она проводила его к выходу и открыла ворота. Здесь он обернулся и окинул взглядом все здание.

— Флигель для гостей, — сказала африканка.