Тишина

Николай Григорьевич как-то постарел, особенно заметно это было после работы - пергаментная бледность, морщины усталости вокруг глаз; густо серебрились виски, сединой были тронуты волосы. В последние дни был он молчалив, рассеян, замкнут, тайно пил утром и перед сном какие-то ядовито пахнущие капли (пузырек с лекарством прятал за книгами в шкафу). По вечерам подолгу читал газеты, а ночью, ворочаясь, скрипел пружинами, при свете настольной лампы все листал красные тома Ленина, делал на страницах отметки ногтем, засыпал поздно.

– Ты сел бы с нами, отец, - сказал Сергей недовольно. - Я сам готовил обед. Консервированный борщ.

– И я вас давно не видел, - сказал Константин.

– Не стоит, я сыт. Не буду мешать. - Николай Григорьевич с предупредительностью кивнул обоим, прошел в другую комнату, за дверью тихо скрипнул стул, зашелестели листы газеты.

– Старик, кажется, болен, но виду не подает, - сказал Сергей вполголоса. - Все время молчит.

– Так, может, для старика схлопотать профессора? - предложил Константин. - Завозил одному дрова в сорок пятом. Телефон есть. Терапевт. Из поликлиники Семашко. Блат. А-а, вот и мой шеф! С фабрики приперся. Наконец-то!.. - вдруг сказал он и, привставая, словно бы поставил кулаком печать на столе.

Донеслись бухание парадной двери, громкое перхание, топот ног, с которых сбивали грязь, грузные шаги по коридору - и тотчас медленный темный румянец пятнами пошел по скулам Константина.

– Это он. Я пошел!

– Подожди! - задержал его Сергей и вылез из-за стола. - Что ему скажешь? Что будешь делать? Бить морду?

– Н-не знаю!.. Может быть. Здесь я не ручаюсь! - Константин блеснул заострившимися глазами на Сергея. - Что это за осторожность, Сереженька? Кажется, тогда, в "Астории", этой осторожности не было?

– Подожди! Вместе пойдем!..

В это время раздался басовитый, раскатистый голос из коридора: "Костя, Константин!" - затем вибрирующий стук в дверь, и в комнату суетливо втиснулся в неснятом, защитного цвета полурасстегнутом пальто Быков; от свежего уличного воздуха квадратное лицо розово; брови расползались в настороженно-радостном удивлении; развязанный шарф болтался, свисал с короткой его шеи.

– Константин, вернулся, шут тебя возьми? Ты чего же от Серафимы Игнатьевны удрал, шалопай эдакий? - вскричал Быков, излучая весь добродушие, приятность, одни складки морщин неспокойно затрепетали над бровями. - А ну идем, идем! Обедать идем!

Он схватил Константина за локоть, потащил к двери, возбужденно посмеиваясь, и тогда Константин высвободился сильным движением и, загораживая дверь, стал перед Быковым.

– Я пообедал, благодарю вас, - выговорил он. - Вам привет от Аверьянова. И благодарность… За подарочек. Просил передать вам, что Кутепов засыпался с бостоном. А мне позвольте доложить: чесуча, чесуча идет! А не ваш бостончик!

– Что? Ты зачем?.. Зачем?.. Что такое? - задыхающимся басом проговорил Быков, дернул Константина за лацкан пиджака и начал багроветь - с полнокровного лица багровость эта переползла на глаза, на белках проступили жилки. - Какую ты глупость говоришь! О чем болтаешь?..

– Спокойно, Петр Иванович, без нервов! - Константин нежно отвел руку Быкова от лацкана пиджака, нежно-фамильярно потрепал его по чугунно напряженному плечу. - Я хочу вас спросить: значит, вы хотели, чтобы я транспортировал в Одессу ворованный вами бостон в чемоданчике и привозил вам денежки? И сдавал в сберкассу? Или вам лично? Вы хотели сделать меня коммивояжером?

– Какая сволочь, какая паршивая сволочь! - с презрительным изумлением выдавил Быков и засмеялся. - Вы посмотрите на него - какая сволочь! - выдохнул он, обращаясь не к Константину, а к Сергею. - Вытащил его из дерьма, устроил… поил, кормил, как сына… Сволочь паршивая!.. Клевещешь? Клеветой занялся? А, Сергей? Послушай только!

– Когда моих друзей называют сволочью, я даю в морду! - резко сказал Сергей. - Это обещаю…

– Та-ак! - протянул Быков, опустив сжатые кулаки; щеки его затряслись от возбуждения. - Оклеветать захотели? Грязью облить? Сговорились? Вы в свидетели не подойдете, не-ет!.. Со мной - не-ет! Оклеветать?

– Вот свидетель! Вот ворованный бостончик! Держи-и… десять тысяч!

Константин выхватил из кармана пачку денег, со всей силой швырнул ее в грудь Быкову, пачка разлетелась, сотенные ассигнации посыпались на пол; Быков попятился, делая отряхивающие жесты руками, прохрипел горлом:

– Подлог? Деньги? Подкладываете? Ах вы, гниды! Оклеветать?.. Оклеветать?

Константин, надвигаясь на Быкова, топча грязными ботинками деньги на полу, проговорил сквозь зубы:

– Я… могу… попортить вывеску!.. Не шутя! Заткнись, идиот! Думаешь, не кумекаю, как делаются эти отрезики? Объясню!..

– Костя, подождите! Не трожьте его!..

Они оба оглянулись. Николай Григорьевич стоял в дверях, лицо было бледно, в подрагивающей руке - свернутая газета. Он серыми губами выговорил:

– Не надо, Костя, не марайте рук! С этим человеком надо говорить не так. Не здесь… В прокуратуре. Оставьте его.